Я задумалась.
— Давай ложись. Я тебе сейчас столько же уколов уколю, только в форме куполов. Возьму медицинскую иглу, заправлю тушью и начну. Очень медленно.
— Леха, не издевайся.
— Ладно, тогда есть другой метод, чтобы ты не мучилась: на куске картона нарисую купола, эскиз в смысле, и повтыкаю в него иглы. Приложу к твоему телу и ударю по трафарету сверху. Один разочек всего. А потом ранку вместо зеленки тушью помажу, чтобы на века.
— Леха, ты садист.
— Не переживай, я тебе шедевр нарисую, чтобы ни у кого такого не было. Порнографическую картинку в цвете. Как у Шарля Брижо[1]. Напряг мышцы, — и татуировочка того.
— Чего «того»?
— Двигается ритмично. В ритме секса. Так этот дурак в концентрационный лагерь угодил. Один из офицеров глаз положил на татуировочку. Шарля убили, сняли кожу и украсили сумку эсэсовца. Да что ты так волнуешься за свою шкуру! Здесь ее уже не спасти. Снимут по-любому. Если не снимут, то иголок под кожу навтыкают — мама, не горюй… А я аккуратненько, на память.
— Да не нужна мне такая память! Мое тело — мое дело. Кто только это иглоукалывание придумал!..
— Знаешь, есть страна такая — Гаити? Не путать с Гвинеей. Это в Гвинее у кого длиннее, тот и папуас. А то Гаити.
— Леха, заколебал. Умолкни, я тебя прошу. Ты на ходу все это сочиняешь? Где ты был? Что видел?
— Я? Я смотрю канал «Культура».
— Какая культура? Криминальная? — съехидничала я.
— Нет, просто культура.
— Леха, помолчи, я тебя прошу…
— Я тебе что, мозг вынес?
Леха замолчал. Когда он замолкал, в камере становилось темно и страшно.
— Ладно, давай рассказывай дальше.
— Я не придумываю, — обиженно заговорил Леха. — Делать мне больше нечего! Это господину Куку делать было нечего. Знаешь, как татуировку придумали? Сначала как клеймо для раба. Взяли в плен пирата, на лбу у него написали, чтобы запись не потерялась. Гвоздиками так табличку прибили к лобику.
— Леха, ты садист.
— Это мягко сказано, я убийца.
— Да, я расслабилась что-то, подзабыла о множественных ножевых ранениях. Прости, не хотела тебя обидеть.
— Хочешь ты или не хочешь, а клеймо на тебе после пребывания здесь все равно останется.
Теперь до меня дошло, о каком клейме речь. Да уж, не отмоешься.
«Вспомнил мать, Иринку, вспомнил яблоню у реки. И бегут в голове моей картинки, и бегут километрики…» Я сидела в этом маленьком, прокуренном боксе-чуланчике и ощущала себя хламом, заброшенным и забытым. Но бриллианты, всякие драгоценности тоже хранят в маленьких коробочках, футлярах и забывают про них. Потом наступает момент, о них вспоминают, достают из футляра, и они мерцают тем же неповторимым блеском. Нужно определиться, здесь и сейчас, в этом вонючем боксе, кто же я все-таки? Хлам? Или бриллиант? Если бриллиант, то сколько ни держи меня в этом футляре, останусь бриллиантом. Определилась. Отличненько. Я умный человек и понимала, что надо выработать такую тактику поведения, чтобы остаться живой, сохраниться физически и морально. Уже тогда было ясно, что сделать это будет очень трудно. Но я должна. Ради детей, ради родителей.
