— Жаль? — воскликнул судья. — О чем тут жалеть? Я, например, рад.
Джестер бросил на него долгий вопросительный взгляд.
— В наше время надо понимать слово «реакционер» буквально. Реакционер — это гражданин, который реагирует на любую угрозу вековым устоям Юга. Когда права Южных штатов попираются федеральным правительством, долг каждого патриота на это реагировать. Иначе благородные принципы Юга будут поруганы.
— Какие благородные принципы? — спросил Джестер.
— Да что ты, детка, подумай сам. Благородные принципы нашего образа жизни, традиционные порядки Юга.
Джестер ничего не сказал, но взгляд у него был скептический, и старый судья, чуткий ко всем настроениям внука, сразу это заметил.
— Федеральное правительство подвергает сомнению законность демократических выборов и тем самым ставит под удар всю южную цивилизацию.
Джестер спросил:
— Как?
— Детка, я имею в виду сегрегацию.
— Далась тебе эта сегрегация!
— Джестер, да ты шутишь?
Джестер вдруг перестал улыбаться.
— Ничуть.
Судья растерялся.
— Еще при жизни твоего поколения может настать такое время, — я-то, надеюсь, до этого не доживу, — когда введут смешанное обучение и отменят цветной барьер. Как тебе это понравится?
Джестер промолчал.
— Приятно тебе будет, если дюжий негритос сядет за одну парту с хрупкой белой девочкой?
Судья не верил в такую возможность, ему просто хотелось напугать Джестера. Взгляд его требовал, чтобы внук отнесся к этой опасности, как подобает южному джентльмену.
— Ну, а если дюжая белая девочка сядет за одну парту с хрупким чернокожим мальчиком?
— Что?
Джестер не желал повторять то, что он сказал, да судья и не хотел бы еще раз услышать эти страшные слова.
В его внука словно вселилось безумие, а кому же не страшно признаться, что любимый человек близок к помешательству? И судье было так страшно, что он предпочел прикинуться глухим, хотя слова Джестера все еще звенели у него в ушах. Он попытался истолковать эти слова по-своему.
— Ты прав, козлик, когда я читаю коммунистические бредни, я понимаю, до чего они нелепы. Все это настолько немыслимо, что не о чем тут и рассуждать.
— Я хотел сказать совсем другое, — медленно произнес Джестер. По привычке он проверил, нет ли поблизости Верили. — Я не понимаю, почему цветные и белые не могут жить вместе, как равные.
— Ох, сынок! — В этом восклицании звучали жалость и беспомощный ужас. Много лет назад, когда Джестер был маленьким, на него за столом нападали приступы рвоты. И тогда нежность превозмогала брезгливость — судья чувствовал, что ему жалко внука до боли. Сейчас он отнесся к тому, что произошло, точно так же. Он прижал здоровой рукой ухо, словно оно заболело, и перестал есть.
