И еще он рассказывал бабушке, что, когда война уже подкатывалась к Берлину, пленных перестали закрывать в лагере и кормить, и они сами искали себе пропитание. И его спасало то, что был он хороший столяр, делал свистульки и другие детские игрушки — менял их на еду.
Приятель, что был с ним в плену, подговаривал его сдаться союзникам, наступавшим с запада. В конце концов этот приятель так и ушел к американцам. Дед отказался, и кто знает, может, если б согласился, его судьба была бы намного счастливей?
Но деда освободили в итоге советские части. Он просидел в фильтрационном лагере, претерпел смершевские допросы, проверки, и в конце концов чекисты сочли, что сотрудничеством с врагом он себя не запятнал, Родине не изменял, достоин свободной жизни и труда на благо СССР. Александр Матвеевич вернулся в родные края, работал, познакомился с моей бабушкой, они стали жить вместе. Словом, жизнь налаживалась, когда в сорок седьмом его снова взяли.
О новом периоде концлагерей, на сей раз советских, дед был расположен рассказывать еще в меньшей степени. Единственное, что я знаю со слов бабушки: деда опять в самом буквальном смысле спасло то, что был он на все руки мастер. Да и братство людское, противостоявшее тогда жестокой эмгэбэшной машине. Словом, у деда уже развивался туберкулез. (Каверны в легких, бабушка говорила, она сама у него видела на рентгене, когда он вернулся.) Он уже почти доходил, как тогда это называлось, и сначала спасли его латыши, два брата, которые стали помогать ему выполнять ежедневную норму (ведь нет нормы — меньше пайка, а то и в карцер посадят). А потом удача повернулась: лагерная администрация кинула клич: кто обучен переплетному делу? Дед сделал шаг вперед, и его забрали переплетать дела. Все ж таки не лесоповал. Благодать-то какая, работа в помещении — а самое главное, после завтрака ему притаскивал дневальный ведро каши. Вот и выправился дед, а там и амнистия после смерти Сталина подоспела.
Фортуна все же расщедрилась к деду после пятидесяти: послала спокойную светлую старость. Своих детей у него не было — вот и отдал он всю свою любовь мне и моей сестренке. Он нянчил нас и ловил рыбку, возился с лодкой, все время мастерил для дома что-нибудь полезное.
Вроде бы даже справедливость по отношению к нему была восстановлена. Нет, никто перед ним, разумеется, не извинился, и компенсаций ему за проведенные за колючкой годы выплачивать не стали. Но хотя бы — реабилитировали. Хотя бы — признали ветераном войны и наградили парой юбилейных медалей. Прикрепили его к ветеранскому магазину, где бабушка иногда покупала костистую говядину.
