— Прости, Валерьяныч, — легко извинилась она, чертыхаясь под нос, — но не могу я позориться и показываться в таком виде перед ребятами. Засмеют же, гады. Точно знаю, утром у меня синяк на полрожи будет. И на эту раскрасавицу посмотри. Она сказала, ей тоже немного досталось.
— Выглядишь бодро, — констатировал старик, подходя ближе. Затем, склонив голову на бок, вдруг обратился ко мне, — А ну-ка, сядь, солнышко, на кресло и подожди пару минут. Сейчас я подлечу егозу и займусь тобой. Голова кружиться?
— Нет, — ответили мы хором с Мартой. Она рассмеялась, правда, почти сразу скривилась и жалобно, словно маленькая девочка, заныла, — Валерьяныч, ну, правда, стыдно же.
Старик быстро пробежался по ее лицу сильными гибкими пальцами, ощупывая повреждения и отек. Я восхищенно наблюдала. Мне казалось невыразимо красивым все это: движения рук, изящные и одновременно мужественные, ловкость профессионала, отточенная до автоматизма, легкая холодность в сочетании с человечностью.
Наш медик не обращался со мной грубо, но всегда с какой-то маниакальной настойчивостью подчеркивал, что я лишь подобие человека. Он был странным типом, наш доктор, но когда на борту разразилась эпидемия, сделал все, чтобы спасти экипаж. Сам держался на ногах до последнего. Уже перед посадкой на планету, убедившись, что мы в руках врачей потерял сознание и через какое-то время скончался. Они еще удивлялись, что он столько продержался. Странный тип…
Лев Валерьяныч подошел к столу, такой же каплевидной формы, как и в каюте капитана. Тот стекал прямо в пол розовым водопадом застывшего пластика. Какое-то время доктор молча, задумчиво стоял. Решал, наверное, что делать дальше. Определившись, старик повернулся к стене, из которой на моих глазах выросла стенка-шкаф с множеством отделений, и достал крошечную металлическую штучку. С живейшим интересом я изучала его действия, забыв о приказе сесть в кресло. Когда старик обернулся, на его лице мелькнула тень недовольства. Я похолодела, понимая, что оно направлено на меня.
— Ну что ты, болезная, застыла как напуганный котенок? В ногах правды нет.
Он махнул рукой, и мне под коленки мягко ударила пушистая фактура передней стенки выросшего кресла. Тихо ойкнув, я повалилась в него и замерла, боясь вызвать волну гнева.
Медик недовольно покачал головой, подошел ко мне, наклонился, так, чтобы я видела его глаза, и очень ласково сказал:
— Тебе нечего бояться, Табат. Честное слово. Я не сержусь. Сколько тебе лет?
