А здесь… Недавно О’Рэйли звонил так же, ночью. Сообщал о смерти Мартина. И сейчас звонок местный.
— Потемкин.
— Сэр, простите за поздний…
— Я не сплю. Говори, Сандра.
— Мне сейчас позвонила Джинна Хастингс. Грейслин умер.
— Сердце?
— Врач «Скорой» сказал — сердечная недостаточность. Они приехали, когда он уже был мертв.
— Дома или за городом?
— На Мандалай Бич.
— Она кому-то еще звонила?
— Кажется, Айлин, своей директрисе. Больше никому.
— Сбрось текстом адрес. Я еду.
Потемкин позвонил Глетчеру. Выслушал все, что положено было выслушать. Слушал не перебивая. Великая мудрость — не перебивать собеседника! И чем длиннее и путаннее он говорит — тем лучше. Если захочешь вставить словечко — тебя все равно не услышат. Но рано или поздно наступает момент, когда человек тревожно говорит в молчащую трубку: «Алло! Вы меня слышите?» И тогда можно сказать все что нужно… Вот Потемкин и сказал наконец:
— Я бы вас ни в коем случае не стал тревожить, но вы, говоря о Стависком, отметили, что, опоздай мы на час — уже следов не найти.
— А поляк при чем?
— При том, что в своем загородном доме умер вице-президент компании «Изумрудные Луга». Помнишь, он тебе тогда понравился? Эдвард Грейслин.
— Давай адрес, — буркнул Глетчер, — от тебя ведь не отвяжешься…
— Могу за тобой заехать.
— Еще лучше.
Когда подъезжаешь к океану — все становится другим: другой воздух, другие дома, другие люди… Житье в прибрежной зоне — оно особое. Потемкин привык к тому, что, когда оказываешься здесь, надо расслабиться и настроиться на отдых. Но сейчас — не до отдыха.
И бриз веет, и пальмы колышутся, и домик сказочный — прямо как с картинки, но во всех окнах горит свет, гараж открыт, и дверь в дом не заперта.
Их встретила Джинна с заплаканными глазами, в черной газовой косынке, наспех обмотанной вокруг головы.
— Примите соболезнования…
— Он у себя, наверху.
Врачи «Скорой», видимо, ничего не трогали — Грейслин не лежал в постели, он был в рабочем кресле, за письменным столом. Голова свешена на плечо, лицо обращено к балконной двери, глаза прикрыты. Выражение лица спокойное, даже умиротворенное. Уснул человек.
— Вот это лежало перед ним, он придавил записку пепельницей.
Потемкин осторожно взял за уголок стандартный лист бумаги. Поглядел на обратную сторону, на лицевую. Нашел на столе защепку и подцепил лист. Вот теперь можно и читать. Записка была короткая. Почерк твердый. Крупные, почти квадратные буквы с правым наклоном.
«Что не пригодилось ей — пригодилось мне. Сейчас, или через неделю, или через десять лет — какая разница? Я сделал то, что хотел. Мне пора». И ниже — размашистая и красивая начальственная подпись Эдварда Грейслина. Месяц. Число. Год.
