Миссис Хоффман отправила меня в медблок до тех пор, пока мой дар не восстановится после вмешательства Гюнтера. Она пыталась успокоить, внушить мысль, что моей вины не было в том, что делала та парочка, а я давила в себе рвущиеся наружу рыдания и крик. Как только дверь в медицинское крыло с хлопком закрылась, оставляя меня в одиночестве, я осела на пол, прижимая колени к груди и позволяя слезам залить щеки.
Я раскачивалась из стороны в сторону, словно маятник, и завывала, будто раненое животное. Под поломанными ногтями виднелись сгустки грязи, и я размазывала ее по щекам, пытаясь вытереть слезы, что катились без остановки. Слабая. Слишком слабая. Мне было мерзко при одной мысли о прикосновениях Гюнтера ко мне, о его взгляде, о хохоте, забравшемся куда-то вглубь и эхом отдающемся в голове. Я желала забраться в душ и отмыться от стыда и жалости к себе, соскребая их с кожи и с собственной души.
И я кричала, как безумная. Колотила стены медблока, разбивая костяшки в кровь, захлебываясь слезами. Багровыми пятнами распускались на небесно-голубых стенах капли, рисуя картину боли и отчаяния. Мне отчаянно нужна была помощь, нужен был кто-то, способный меня спасти от своего же сознания.
— Остановись! — раздался рядом умоляющий голос.
Но я не могла. Не могла утешить себя. Я глушила душевную боль физической, превращая руки в месиво. Они восстановятся со временем. Рубцы на сердце не затянутся никогда.
— Пожалуйста, остановись, Айви! Остановись!
Чужие ладони легли на мои руки, и я замерла в нерешительности, боясь причинить вред. Губы дрожали, сдерживая всхлипы, и я подняла взгляд на девушку рядом со мной.
— Пойдем, я помогу тебе. Все будет хорошо, — она повела меня за собой.
Нет, не будет. Никогда не будет. Он растоптал меня, словно я вовсе ничего не значу. Он снова забрался мне под кожу.
Я покорно шла за Марцеллой, бездумно переставляя ноги. Все вдруг исчезло, укрывая меня покрывалом апатии. Все растворилось в океане безразличия, и стало совершенно все равно, что станет со мной дальше. Я потеряла смысл всего, смысл себя самой. Пусть кто-то додумает его за меня, а я устала сражаться за то, чтобы просто существовать.
Марцелла усадила меня на кровать. Достала из тумбы неподалеку флакончик и вылила содержимое мне на руки. Раны запекло, и я недовольно зашипела.
— Все в порядке. Скоро все затянется, и боль пройдет.
Ее голос успокаивал, теплотой окутывая израненное сердце. Девушка массировала мои ладони, напевая что-то себе под нос, а я таращилась в пол, стыдясь поднять на нее глаза. Мокрая, заплаканная, перепачканная в грязи и собственной крови, изрисованная черным маркером и обессиленная, я слушала ее песню, и что-то во мне успокаивалось. Пульсирующая боль куда-то подевалась, оставляя после себя лишь едва различимые отголоски.
