Коваль понимал Афанасия и мысленно во многом соглашался с ним. Но было нечто мешающее ему сейчас откровенно заявить об этом. Ему не хотелось при Наташе признавать крушение своих идеалов. Он не был готов к этому и потому даже обозлился на хлопца.
— Вам легко говорить, — вздохнул он, — а побывали бы вы в шкуре отцов в те суровые времена!
Дмитрия Ивановича очень задевала та легкость, с которой молодые люди критикуют отцов, и огорчало сознание того, что судьбу не переиграешь и время назад не повернешь.
— И все же надо не разбираться, а искать выход, — продолжил разговор Коваль. — Вы же, надеюсь, не ретроград, сами будущий ученый и прекрасно понимаете, что открытие деления ядра — величайшее достижение человеческого ума. Но использовать это открытие можно и во вред людям. Фашизм, как явление глобального преступления, тоже пытался использовать достижения науки в варварских целях. Сегодня бомба снова стала материальным выражением возрождающегося на Западе фашизма. Эта чума двадцатого века начала распространяться уже с того момента, когда американский президент приказал применить бомбу против Хиросимы и Нагасаки. Теперь вы — молодые люди — будущие ученые, должны еще глубже проникнуть в тайны материи и найти способы исключить возможность применения в военных целях своих открытий. Старшее поколение, которое вы обвиняете в теперешних трудностях, спасло мир от коричневой чумы в сороковых годах. Сейчас ваша задача — не дать разгореться войне. Это стремление молодежи всего мира, не только нашей.
— А вы что, самоустраняетесь?
— Нет, мы тоже не складываем оружие… А что думает об этом наш молодой друг? — обратился Коваль к кубинцу, который, пытаясь разобрать, что говорят, не вмешивался в спор и послушно улыбался, когда улыбались другие. У Дмитрия Ивановича, о чем бы сейчас ни говорили, гвоздем сидел в голове этот новый приятель Наташи.
— Хосе еще не настолько овладел языком, чтобы рассуждать на отвлеченные темы, — бросилась на его защиту Наташа.
«Как не овладел?! — хотел спросить Коваль. — Как же учится, не зная языка?» — но не успел сказать это, как гость заговорил:
— Я все понял, Наташенька, твой папа́ хочет знать мое мнение, — выразительно произнес он.
Коваль заметил, что имя его дочери молодой кубинец произносит как-то по-особому — мягко и нежно, но это вовсе не порадовало его.
— Я думаю, — продолжал Хосе, — война это плохо, очень плохо. У меня дома тоже так думают папа́ и мама́.
— У Хосе отец — коммунист, — поспешила сообщить Наташа.
