Максим подлетел к нему с кулаками. Ткнул раз, другой, встряхнул, навалился всей грудью и притиснул к постели, боясь, что Михаил скажет еще что-нибудь оскорбительное.
— Понимаешь, — зашептал он, захлебываясь в злой скороговорке, понимаешь, если ты ее не оставишь, я не знаю… Ну чего, чего ты к ней привязался?.. Совесть надо… Какая муха тебя… Ведь сам же ты… сам первый начал… Свинья! Подумай: зашел человек… Помочь бы ему… пожалеть…
Слова у него срывались путано, беспорядочно и, главное, Максим это чувствовал — совсем не те, какие следовало бы сказать. Ему сейчас захотелось пронзить, прошить насквозь Михаила, заставить его вскочить с постели и закричать: «Ну, понял я, понял! Не буду! Простите!» А не так — схватиться с ним в открытой драке! Он уже не мог управлять собою: в глазах Фени он не может, никак не может остаться другом Михаила, если тот честно не попросит прощения. А Михаил, уткнувшись в подушку, журчал тихим смешком. Максим тряс его за плечи.
— Я ведь тебе говорю! Тебе! Ты слышишь? Ты поним…
И вдруг осекся. Быстро повернулся в постели и Михаил. Оба они услыхали, как хлопнула дверь.
Фени в избе не было. У порога таяли дымки морозного воздуха и медленно оседала, сбитая с притолоки, серебристая пыль. А через минуту за стеной заскрипели, защелкали лыжи.
— Добился? — глухо, с угрозой спросил Максим. — Этого, свинья, ты и хотел? Иди теперь, догоняй снова!
— Да что ты мне спать не даешь? Что ты все крутишься возле меня? — в свою очередь спросил Михаил, но совершенно равнодушно, устало растягивая слова. — Макся! Или ты не видал никогда, как норовистых лошадей объезжают? Я же эту Федосью с первого момента, с первого дыхания понял. Уросная лошадка! Так чего бы я стал перед ней рассыпаться вроде тебя? Давай, Макся, гаси лампу и ложись на мою постель. Пусть она теперь поежится на голом топчане.
— Да ты… ты не понял, что ли? Ведь ушла она снова! Слышишь? Лыжи надела опять и пошла…
За окнами звонко похрустывали сугробы.
— Почему не понял? Все понял, — зевнул Михаил. — Говорят тебе: гаси лампу. Ушла — придет. Надоела мне вся эта петрушка. Я спать хочу.
— Так ты не пойдешь?! Ну, тогда я сам…
Михаил неторопливо встал с постели, подошел к столу, протянул к лампе согнутую корытцем в ладони руку и сильно дунул. В избе сразу стало темно и как-то глухо. Только узкие багровые полосы пробивались сквозь отверстия в дверце печки и вздрагивали на полу.
— Вот так, — сказал Михаил и улегся снова, уже на свою койку. — Макся, а спички ты не ищи, я спрятал их у себя.
