— Светка, не дуркуй, не сейчас, — и допустил обсценную лексику. Кажется, Иван разговаривал с женой. Судя по репликам, он был как-то непрочно женат, скорее, состоял в причинно-следственной связи
— На кому ты тупаешь, на папу своему? Я тебе отвикну! — рявкнул Ваня. — Пора поставить точки над «ё», — закончил он, выключив телефон.
Обыденский переулок, где юный Изя в шестидесятых, взалкав независимости, снимал комнату. Тогда царили мир, дружба, жвачка, ржачка.
Мне стан твой понравился теплый
Живал и жевал он во многих местах. На Казакова, прямо напротив ордена Ленина имени Сталина Краснознаменного Государственного центрального института физической культуры. Теперь это, вероятно, Университет спорта.
И в Лефортове, супротив знаменитой тюрьмы, и на Шестнадцатой парковой, где пахло свинарником, когда менялось направление ветра, и на Владимирке — шоссе Энтузиастов, у самого «Нефтегаза».
И даже в Теплом Стане, у Райки. Она была тогда временно доступна, и он, когда они лежали довольные, мурлыкал в ухо: «Мне стан твой понравился теплый».
Синичкины пруды, Краснокурсантский проезд, Второй Пресненский переулок…
Кажется, Изя задремал. Короткий, со вкусом поставленный сон. Проснулся он в конце Ваниного монолога:
— Сто с лишним долларов! А я им говорю: бросьте этих ваших штучек. Доллары лишними не бывают! А он меня спрашивает: «Ты евреев на работу берешь?» — «Беру». — «А где, — говорит, — ты их берешь? Все ж уехали!» Бу-га-га.
Эту хохму Изя слышал еще в семидесятых. И отменил начавшую было расплываться улыбку.
Освещенный рекламами дождь со снегом. Густая тягучая пробка. В стременах педалей, в раковинах сидят моллюски, глядят сквозь дворники, слушают шансон. Коллективное бессознательное.
Зато в пробках можно в охотку созерцать, мониторить. Израиль — опытный зевака. Марта, поверх носового платка:
— Давайте заедем на Фрунзенскую набережную.
— О’кей.
Хамовники, Сад Мандельштама. Нет, не того, какого-то купца. Поэту не положено. Иван произносит: «Мандельштамп».
Спустились к реке. Марта осталась в теплой машине, наедине с насморком, сказав: «Де дадо, де богу».
Надменный мост, ветреная набережная, неоновые сумерки. Парапет подернут снежной сыпью, четкая скупость колорита. Пресыщенная нечистотами серая вода. Скользко, двигаться надо внимательно, как на ходулях. Полный озноб.
Изя опустил кепкины наушники. Однажды ему приснилось: прибой Средиземного моря лижет скользкий гранит Фрунзенской набережной. Волна ударяет в стену, прислушивается и ударяет опять.
