Но пьесу надо было доигрывать. Нельзя уйти со сцены, прихватив с собой ружье со стены. Это не по Станиславскому…
– Я хочу посмотреть, как ты сосешь, – сказала я Андре. – Сделай это.
Андре замычал и пополз на четвереньках к Васе. Овсянка текла по его белым ляжкам, отвисшие яйца болтались как у старого кобеля. Я почувствовала, что больше не могу на это смотреть…
Андрей подполз к Васе, постоял между его ног с опущенной головой. Вася сдвинулся ниже, подав эрегированный член ко рту босса, ухмыльнулся и закрыл глаза. Андрей поднял «морду» вверх, будто собирался заскулить, но вдруг поднялся неожиданно резко для его возраста и породы.
– Все. Хватит. – Произнес он, и, пошатываясь, вышел из спальни.
Вася провел рукой по моей ноге и плотоядно осклабился.
– А мне дашь?
– Неа..
– Что так?
– Болею….
– Ааа…, – проговорил он равнодушно.
Он расставил ноги шире и с удовольствием почесал мошонку, как пес в любимом хозяйском кресле в отсутствии хозяина.
Выходя из ванной одетая, я услышала голоса в прихожей.
Васин: «Андрюш, ну я тебя прошу, ты же обещал…» и через минуту Андре: «Сколько тебе надо?»
Дверь ванной закрылась громче, чем я ожидала, и Вася перешел на шепот.
Вставив довольное лицо в проем двери гостиной, он расплылся в прощальной улыбке:
– До свидания, Танюша! Очень приятно было с вами познакомиться!
– Мне тоже. До свидания, Вася! – Сплющила я ответную гримасу.
Проводив гостя, Андрей, в синем бархатном халате, опустился на диван. Пола халата съехала в сторону, обнажив волосатую ногу. Синий бархат на белой коже дивана уводил мысли к морям, штормам и Айвазовскому, а волосатая нога к недавнему прошлому…
– Ну, как тебе Вася? – спросил Андре.
– По-моему, говнюк.
Он улыбнулся и налил себе коньяку.
– Будешь?
– Нет. Спасибо… Мне вообще-то пора уже…
Он помолчал.
– Я тебе совсем опротивел…., – тихо произнес он. – Испуганные глаза не лгут…
– Почему испуганные?
– Это из Сердца ангела…
Я почувствовала, что должна выплеснуть накопившееся. Именно сейчас…
– Вот не зря все-таки портрет Ильича висел на самом видном месте во всех детских садах, и каждому сидящему на горшке будущему советскому человеку не какалось без его заветов! – Понесло меня. – Марксизм-Ленинизм вбит намертво. Это я о классовой ненависти, которую надо испытывать, чтобы заставлять тебя делать то, что ты якобы не хочешь, но делаешь только по требованию дамы. На эту роль идеально подойдет служанка, кухарка, разносчица пиццы, какая-нибудь одуревшая от увиденного боХатства хохлятская золушка, ненавидящая тебя в глубине души всем своим ливером, но вынужденная угождать. Я не гожусь на эту роль, Андрей… Для меня ты – умный, интересный собеседник, неординарный человек, чувствующий, думающий и вообще, редкий тип. Зависти к деньгам и возможностям, а соответственно, и классовой ненависти, у меня к тебе нет, несмотря на то, что пособие в моей конторе нельзя назвать деньгами. И это не позерство, я слишком хорошо знаю, какие недетские проблемы приходят со всем этим… Как говорится – «многие знания, многие печали»… В общем, я не гожусь… Вот…
