День денег. Гибель гитариста. Висельник | страница 77
И Змей, дождавшись тишины, возгласил сквозь спазмы прощальных рыданий:
— За Владивосток! Ура!
Глава тридцать вторая
Прощания. Парфен. Мила.
Парфен, то есть Парфенов Павел Павлович, направился было домой, но по пути передумал и велел нанятому шоферу поехать на улицу Окосечную, что у Волги.
Окосечная улица колоритна: с одной стороны столетние хибары, с другой — овраг, поросший бурьяном, а посреди вечно грязная дорога, зато вдали чудный вид на Волгу. Может, за этот колорит и облюбовали улицу художники, которые здесь селятся. Когда-то хибары были добротными домами в два с половиной этажа, считая верхний деревянный полуэтаж, который следовало бы мансардой назвать, но неудобно. Эти-то полуэтажи и снимают художники под свои мастерские, а часто там и живут, потому что с семьями у них вечная неразбериха.
Здесь, в одном из домов, и устроилась теперь с новым своим возлюбленным Мила, бывшая любимая женщина Парфенова.
Парфенов поднялся по темной лестнице, постучал в ветхую деревянную дверь.
— Открыто! — послышался такой узнаваемый, сразу все всколыхнувший голос.
Парфенов вошел.
Мила лежала на чем-то, напоминающем нары, грызла большое яблоко и читала журнал «Огонек» за 1989 год.
Парфенов с некоторым удовлетворением увидел вокруг полный беспорядок: кучами и где попало — краски, кисти, холсты, рамы, чудовищно намалеванные картины, разрисованные стены, на столе грязные тарелки, в банке из-под кофе — окурки.
— Привет, — сказала Мила.
— Привет.
— Ты ко мне?
— А к кому же?
— Может, к Кириллу. К нему часто клиенты ходят.
— Картины покупают?
— А то!
— Неужели эти картины кому-то нравятся?
— Мало ли идиотов.
— То есть они и тебе самой не нравятся? — удивился Парфенов.
— Что я, дура?
— А зачем же ты тут живешь? Он как мужчина тебя устраивает?
— Ты его видел? Шимпанзе нарядить: он! Но гонора!
— Зачем же… Не понимаю.
— Надо же где-то жить, — сказала Мила, — не с родителями же дома. Заедят.
И Парфенов вспомнил, что она еще очень молода, ей всего двадцать один год. Он подумал, что жизнь с этой девочкой, которая вскружила ему голову оптимистичным своим цинизмом и молодой телесной страстностью, была бы ужасной, а ведь он, дурак, подумывал о такой жизни! И не просто так подумывал, ему казалось, что Мила привязалась к нему и даже по-своему — любит.
— А я уезжаю, — сказал он.
— Командировка?
— Уезжаю навсегда. Во Владивосток.
— Перевод по службе?
— Нет. Просто бросаю все и уезжаю.
— Нормально, — оценила Мила.
— Удивительно, — сказал Парфенов. — Недавно подумал о тебе и понял, что никогда тебя не любил.