— Спроси, зачем ему это нужно? — удивился Змей.
«А затем, — объяснил Курочкин с помощью Писателя, — что я знаю, что если мне удастся проследить жизнь листа от начала его пожелтения до отрыва от ветки, мне откроется какая-то тайна! Я пойму что-то важное в этой жизни — и в мироздании вообще!»
— Красота спасет мир! — важно сказал Змей.
Курочкин заволновался, заерзал.
«Он хочет сказать, — перевел Писатель, — что мы совершенно неправильно понимаем эти слова Достоевского. Мы понимаем их примитивно: дескать, красота и гармония спасут человечество! И нам не вопрет в наши бедные головы, что гармония и красота с человечеством несовместимы! Да, красота и гармония, присущие Природе, спасут мир — но не для человека, а от человека!» — Я правильно понял? — спросил Писатель Курочкина.
Тот закивал.
— А я не верю! — прозвучал злой голос Парфена. — Я не верю ни одному его слову! Нет, он не сумасшедший, он придумал себе сумасшествие! Замолчал, видите ли! На листики любуется! Тайну природы хочет открыть! Змей, сбегай за бутылкой, мы сейчас разберемся!
— А почему я? Я вам на посылках, что ль? — спросил Змей, но за бутылкой побежал — и всем показалось, что он вернулся сразу же: будто, едва выйдя за дверь, тут же вновь вошел с двумя бутылками легкого вина.
Они сели на ящики, выпили. Угостили и Курочкина. Тот не отказался.
— Ты хотя бы скажи, почему ты молчишь? — попросил Змей. — А то обидно как-то: пьешь с нами, а молчишь.
Парфену и Писателю это тоже показалось обидно.
— Он разучился говорить, — сказал Парфен.
Курочкин усмехнулся.
— Ему нечего сказать, — съязвил Писатель.
Курочкин усмехнулся.
— Он просто всех западло считает, — предположил Змей.
Курочкин усмехнулся.
— А мне, например, неприятно, что меня считают западло, потому что я не западло! — сказал Парфен. — Я с добром к нему пришел, а он меня презирает!
— Г., м. е., с. м.! — выкрикнул Писатель, хохоча.
— Мы уговаривались не материться, — напомнил Змей.
— Я сейчас вот что сделаю, — сказал Парфен. — Я сейчас пойду и найду пилу и спилю дерево.
Курочкин посмотрел на него недоверчиво.
— Спилю, спилю, можешь не сомневаться! — и Парфен решительно поднялся.
Курочкин сделал протестующий жест рукой.
— Не хочешь? Скажи: «Не надо!» — и не буду спиливать. Только два слова: «не надо». Не хочешь? Ну, тогда извини.
И он пошел к двери.
«Ннн…» — сказал Курочкин.
— Что?
— Не надо! — сказал Курочкин — и заплакал, слез с подоконника, лег лицом в угол на кучу тряпья, дергая плечами в неумолчном плаче.
