Что же было делать? Молодой человек, подперев руками голову, пытался найти недостижимый компромисс между полным сокрытием истины и признанием.
Внезапно у него появилось какое-то странное и четкое ощущение, похожее на то, что возникало у него в кабине самолета, когда он «знал», что Мори к нему повернулся.
— Что-то я замечтался, — пробормотал он. — Пора спать.
Он встал, но ему так и не удалось избавиться от этого особенного ощущения призыва. Клод словно бы физически притягивал его к себе, да причем так сильно, что он бессознательно сделал шаг по направлению к двери. Опомнившись, он медленно стал раздеваться. Механические движения несколько притупили его сознание, но смутное ощущение, от которого он пытался освободиться, заявило о себе вновь настолько мощно, что у него исчезли всякие сомнения. Комната Мори требовала его присутствия.
Он прошел по коридору, бесшумно повернул ручку двери. Клод, склонившись над столом, дрожащими пальцами держал два конверта и сравнивал их друг с другом. В одном из них Эрбийон сразу же узнал тот, что утром, в столовой, он бросил под скамейку.
Мори его появлению не удивился.
— Я так и думал, что вы придете, — сказал он.
Стояла глубокая ночь. В темноте не было слышно ни единого шороха. Они разговаривали очень тихо, большее значение придавая взглядам, чем словам.
— Вы подобрали мой конверт, — сказал Жан. — Почему?
— Я думал, что узнаю почерк.
— Вашей жены?
Клод, не отвечая, подождал, и стажер ощутил себя настолько выбившимся из сил, что у него возник соблазн перестать защищаться. Однако, нарушив это молчание, Мори со стыдливой мольбой, исказившей его лицо, спросил:
— Разве это не правда, скажите?
Тогда Эрбийон соврал; искусно, мягко он указал на безумие, необоснованность его подозрений. Он видел Элен всего один раз и совсем недолго. Как Мори мог предположить, что в результате короткой беседы, касавшейся одного его, зародилась целая переписка? И как объяснить это предположение, если она писала мужчине, а у собственного мужа спрашивала, как он поживает?
Клод слушал с таким вниманием, что у него даже вздулись жилки на лбу. Он спросил:
— Откуда лее тогда это охлаждение ко мне, с которым вы вернулись из Парижа?
Тогда, выделяя каждое слово, Жан ответил:
— В вас есть нечто отталкивающее. Разве не вы сами мне в этом признались?
Когда Эрбийон вышел, Клод на какое-то мгновение ощутил умиротворение и легкость. Затем прошептал:
— Он был слишком жесток, чтобы это оказалось правдой.
