Когда молодой человек вернулся, комнату уже освещали электрические лампочки. Несмотря на то что Тели не произнес ни слова, все глаза слишком пристально всматривались в Жана.
— Они ничего не знают, — сказал он, сопроводив свои слова жестом, который ему не удалось сделать беззаботным.
— Тели, их было четверо? — спросил Марбо вполголоса.
Капитан не ответил. В столовую прокралась смерть.
Однако Новию, которого обуял ужас, захотелось переключить внимание.
— Без шанса на успех, — сказал он.
А Шаренсоль ответил:
— Двойка треф.
Стажеру показалось, что всем не хватало воздуха, но дверь открыть они были не в силах. В ночи бушевала гроза.
Поскольку другого занятия они не нашли, то партия продолжалась.
Два дня подряд они сидели в бараке, ходящем ходуном от бури, с завываниями свирепствовавшей на плато. Ветер разворотил крыши ангаров. Чтобы пройти по летному полю, приходилось сражаться с ним, словно с течением полноводной реки.
Все эти два дня Тели ждал новостей о Дешане. Он любил его глубоко, сильно, конечно же с менее трогательной нежностью, чем Бертье, но более крепкой любовью, потому что она основывалась на тысячах воспоминаний о совместных попойках, разведках, сражениях, на осязаемой и ежедневной основе трехлетней жизни в эскадрильи.
Перестав надеяться, он приказал вывесить в столовой следующее обращение:
«При первом же просветлении — патруль из пяти самолетов. Искать боя».
Марбо прочел этот приказ первым и пошел к Тели.
— Ты хочешь отомстить за Дешана, это так? — спросил он.
Капитан промолчал, тогда он продолжил:
— Это не наша обязанность. Мы не истребители.
— Что, дрожишь, Желатин? — зло ответил Тели.
Толстый капитан пожал плечами.
— Тебе отлично известно, ради полезного дела я сделаю все, что нужно, — сказал он. — Но ты зря решил рисковать своей и нашими шкурами из-за горечи потери.
Брови капитана дрогнули, но он сдержался.
— Ты прав, — заметил он. — Я возьму добровольцев. Но заранее тебя предупреждаю, что ты не полетишь. Я возьму Эрбийона — он не так устал.
— Два безумца вместе. Всего хорошего.
Тели, видя, как его крупная фигура осторожно протискивается в узкую дверь, воскликнул:
— Марбо, послушай. Ты прав, и я прав. Мы не в обиде?
Толстяк посмотрел на него долгим взглядом своих маленьких живых глаз.
— Должно быть, ты действительно взволнован, мой бедный дружище, раз извиняешься передо мной, — сказал он.
Он похлопал капитана по плечу, что для него являлось выражением самого глубокого волнения. Однако так и не согласился принять участие в патруле.
