— Папа, я еще хотел спросить, почему люди… которые кричали «ура», когда мы ехали мимо них… почему теперь они так переменились? Почему?
Государь усадил сына на постель. На круглом столике лежало Евангелие, и государь взял его.
— Все ответы здесь, — сказал он.
— А о чем ты спрашивал, Алеша? — спросила государыня.
— Почему они кричали нам «ура» и даже плакали от восторга, а теперь ненавидят? — Алексей посмотрел на мать скорбным, недетским взглядом.
— Дайте мне Евангелие. Я прочту то место, где Иисус стоит на судилище.
— Я помню, не надо. Люди кричали: «Распни Его!» Но почему? Он же столько чудес совершил. Накормил, напоил. Что им еще было надо?
— Чтобы Он умер и не мешал им творить зло, — ответил государь.
Глава четырнадцатая
«Косоглазый друг»
16 июля 1918 года. Вечер
Государь сел к столу, достал дневник. Он вел его много лет каждый день, но в последние дни записи становились все короче. Мысли были такие, что записывать их было тяжело. Вот и сейчас, взяв ручку, он задумался…
— Почему ты не записываешь свои рассуждения, Ники? — спрашивала государыня, которой он еще с помолвки разрешил читать свой дневник и даже делать в нем свои записи. — У тебя очень интересные мысли, а ты записываешь, сколько подстрелил ворон или с кем обедал.
— Ну, во-первых, я не Руссо, «Исповедь» писать не собираюсь. А во-вторых, если я прочту, с кем обедал, сразу вспомню, о чем был разговор.
— Скрытничаешь?
— Такой характер.
— Ну а про ворон зачем?
— Воронье… это. Да ты разве сама не знаешь?
— Стреляешь… в зло?
— Возможно. Но не надо во всем искать скрытый смысл. Вот ты философские курсы прошла в Оксфорде, и я думаю, что они принесли тебе не только пользу.
— В чем же вред?
— Тебе хочется видеть меня генералом Скобелевым на белом коне. Или царем Соломоном.
— Но что здесь плохого?
— Да ничего. Просто мне больше по душе Михаил Кутузов и мой отец, при котором у России не было войн. И царь Алексей Михайлович.
— Но нельзя отрицать героическое… Ты излишне скромничаешь, излишне. Отец не успел произвести тебя в генералы, и ты, император, до сих пор ходишь в полковниках!
— Ах, Аликс. В чине ли дело? Если при мне, когда я стал главнокомандующим, положение на фронтах изменилось в нашу пользу, то какая разница, полковник я или фельдмаршал?
Не только Аликс, но и мать, и самые близкие люди говорили ему, что он должен придавать большее значение и чину, и общению с подчиненными. Нужно больше жесткости, силы, все должны чувствовать, что он император. Тогда прекратятся разговоры о его слабости, мягкотелости, о том, что им командуют жена и Распутин.
