— Не могу даже вообразить. Это немыслимо.
— И в понедельник он ни на что не намекнул перед тем, как расстаться с вами?
— Нет.
— И вы удивились, увидев его в Суондем-лейн?
— Крайне.
— Окно было открыто?
— Да.
— Значит, он мог бы окликнуть вас?
— Да, мог бы.
— А он, насколько я понял, издал только бессвязное восклицание?
— Да.
— Взывая о помощи, подумали вы?
— Да. Он взмахнул руками.
— Но это мог быть возглас удивления. Неожиданно увидев вас, он от изумления мог взмахнуть руками?
— Да, это возможно.
— И вы подумали, что его оттащили от окна?
— Он исчез так внезапно!
— Он мог и отпрыгнуть. Никого другого вы в комнате не видели?
— Нет. Но этот ужасный человек признался, что был там, а ласкар стоял у лестницы внизу.
— Да-да. Ваш муж, насколько вы успели рассмотреть, был в своей обычной одежде?
— Но без воротничка и галстука. Я ясно увидела его обнаженную шею.
— Он когда-нибудь упоминал Суондем-лейн?
— Никогда.
— Он когда-нибудь давал основания полагать, что употребляет опиум?
— Никогда.
— Благодарю вас, миссис Сент-Клэр. Это главные факты, в которых я хотел быть совершенно уверен. Теперь мы поужинаем и ляжем спать, так как завтра нас, возможно, ожидает очень напряженный день.
В наше распоряжение была предоставлена большая удобная комната с двумя кроватями, и я незамедлительно юркнул под одеяло, так как очень устал после такой ночи приключений. Однако Шерлок Холмс, когда его мысли занимала неразрешенная проблема, сутками, а то и целую неделю обходился без отдыха, анализируя ее так и эдак, по-разному выстраивая факты, оценивая их со всех точек зрения, пока не разгадывал загадку или не приходил к выводу, что в его распоряжении нет достаточных данных. Вскоре мне стало ясно, что он готовится к бдению до утра. Он снял сюртук и жилет, надел просторный синий халат, а затем прошелся по комнате, собирая подушки со своей кровати, с кушетки и кресел. Из них он соорудил подобие восточного дивана, на котором и устроился, поджав ноги и положив перед собой унцию табака с коробком спичек. В смутном свете лампы я видел, как он сидит, зажав в зубах старую вересковую трубку, устремив невидящий взгляд в угол потолка, а синий дымок завивается перед ним — безмолвным, неподвижным, и свет ложится на чеканные орлиные черты его лица. Он сидел так, когда я уснул, и он сидел так, когда внезапный возглас разбудил меня, и я увидел, что в окна заглядывает летнее солнце. Трубка все еще была зажата в его зубах, и дымок все еще курился вверх, и в комнате висела сизая табачная мгла, но от кучки табака, которую я видел, засыпая, не осталось ничего.
