Полковник Эмсуорт указал на меня.
— Этот джентльмен не оставил мне другого выбора. — Он развернул листок, на котором я написал слово «проказа». — И я решил, раз уж он знает так много, безопаснее будет, если он узнает все.
— Именно так, — сказал я. — Как знать, не обернется ли это во благо? Насколько я понимаю, больного осматривал только мистер Кент. Могу ли я спросить, сэр, специалист ли вы по подобным недугам, тропическим или полутропическим, насколько я понимаю?
— Я знаю о них столько, сколько знает всякий врач, получивший соответствующее образование, — ответил он с некоторой сухостью.
— Я нисколько не сомневаюсь, сэр, в вашей компетентности, но, я уверен, вы согласитесь, что в подобном случае второе мнение было бы желательным. Я понимаю, вас удерживал страх, что от вас потребуют изоляции вашего пациента.
— Вот именно, — сказал полковник Эмсуорт.
— Я предугадал такое положение вещей, — объяснил я, — и привез с собой друга, на чью сдержанность можно положиться абсолютно. Мне когда-то удалось помочь ему профессионально, и он готов высказать свое мнение как друг, а не специалист. Это сэр Джеймс Сондерс.
Перспектива поговорить с фельдмаршалом лордом Робертсом не ввергла бы какого-нибудь юного субалтерна в больший восторг и изумление, чем те, которые теперь отразились на лице мистера Кента.
— Для меня это поистине великая честь! — пробормотал он.
— Тогда я приглашу сэра Джеймса пройти сюда. Он сидит в экипаже у двери. Кстати, полковник Эмсуорт, не удобнее ли нам будет вернуться в ваш кабинет, чтобы я мог дать необходимые объяснения.
Вот тут-то мне крайне не хватает моего Ватсона. С помощью хитрых вопросов и восклицаний изумления он превратил мое незатейливое искусство, которое не более чем систематизированный здравый смысл, в чудо. Когда я сам рассказываю свою историю, ни к чему подобному я прибегнуть не могу. И все же я попытаюсь изложить ход моих рассуждений, как изложил его в кабинете полковника Эмсуорта перед немногочисленными слушателями, к которым теперь присоединилась и мать Годфри.
— Процесс этот, — сказал я, — начинается со следующего положения: когда вы отбросили все, что невозможно, оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть решением. Вполне возможно, что останутся несколько объяснений, и в таком случае проверяешь по очереди каждое, пока не выделишь одно наиболее убедительное. Теперь приложим этот принцип к данному делу. Когда оно было рассказано мне вначале, возможны были три объяснения уединения или заключения этого джентльмена в сторожке поместья его отца. Либо он прятался, совершив преступление, либо он сошел с ума и его родители не хотели помещать его в приют для умалишенных, либо он страдал болезнью, которая требовала его изоляции. Никаких иных логичных объяснений я не нашел. Оставалось взвесить эти три, сравнивая их друг с другом.
