– Ильюша, снеси немцу кашу на конюшню, – раздался голос Пахома Ильича, – да квасу захвати, поди, проголодался он там, как бы овёс не слопал в яслях.
Ильич вышел из терема, сделал потянушки и поспешил в выстроенную в прошлом году уборную. Совсем недавно интимные дела совершали на огороде, под кустом, но многие перемены после вояжа на юг коснулись и этой темы. В укромном месте появились из плотно пригнанных друг к другу жердочек будка и кедровый рукомойник.
Через некоторое время дверь на крыльце отворилась, и из неё показалась белобрысая голова купеческого сына, затем и сам Илья, державший обеими руками широкий горшок. Мальчик поставил горшок на землю, посмотрел, привязан ли пёс, и снова скрылся в тереме, чтобы через минуту с явной неохотой явиться вновь, но уже с крынкой кваса, которая была накрыта ломтём хлеба. Едва он спустился по ступенькам, как его окликнула Нюра:
– Братец, давай подсоблю. Не мужское это дело, со снедью возиться. Ты бы лучше с мечом тренировался, как папенька. – Сестра разговаривала с братом, не вставая с лавки, и, выдержав некоторую паузу, обидно добавила: – Видал, как он им крутит, ты так ни в жизнь не сможешь. – Тем самым ещё больше распалила юношеское самолюбие.
– Много ты понимаешь. Да я… да я и не так умею. Жди тута, сейчас покажу. – Илья побежал обратно в дом, на этот раз задержавшись чуть подольше, и вынес короткий, полуметровый узкий меч, подаренный гостившим у них византийцем, оказавшимся каким-то дальним родственником.
– Погодь, братец. Потом покажешь. Ты лучше дверь в конюшню отвори и посторожи, пока я пленнику еду снесу. – Нюра встала с лавки, поправила косу, положила на припрятанный заранее поднос льняное полотно. – Ставь горшок и крынку, чего ждёшь?
Спустя несколько минут девушка стояла напротив полуголого мужчины, жадно глотающего гороховую кашу.
– По-нашему разумеешь?
– Угу, – ответил Гюнтер с набитым ртом.
– А я тебе нравлюсь? – Нюра выставила напоказ накрашенные ногти рук.
– Угу.
– Да что ты всё угукаешь, слов больше не знаешь? – Девушка разозлилась. Не так она представляла себе их встречу. Слов восхищения её красотой не прозвучало, да и вообще, ничего путного, ласкающего слух молоденькой дамы, сказано не было.
– Ты просто прекрасна, как моя мать, такая же красавица. – Штауфен отпил квас, улыбнулся, приподнял с пола засохший цветок и протянул Нюре. – Возьми, мне нечего больше подарить. Ты очень похожа на незнакомку, из моего сна… моя королева.
