А вспомните «Комиссию» — роман того же писателя о тех же годах гражданской войны и с тем же, естественно, общим отношением к отображенным событиям. Вспомните это неторопливое, состоящее из «перетекающих» диалогов и монологов повествование, где мужики приуральской деревни истово докапываются до самого смысла своего пребывания на земле. На сторону нового строя жизни они становятся естественно, связывают с ним искренние надежды на благотворное обновление всего порядка вещей. Ожидание грядущих перемен пробудило невиданные силы в душах этих людей, заставило требовательно присмотреться к тому, как и ради чего они живут, как взаимодействуют (сказали бы мы) с окружаюгцим миром во всей его живой сложности.
В новой реальности происходит и расслоение в их среде, расслоение достаточно четкое и хорошо различимое в романе. Однако его художественную и философскую плоть составляет сама движущаяся человеческая мысль, которую не исчерпать четкими полярными формулами, мысль, которая стремится постичь целостную, состоящую из многих частей действительность и место человека в ней.
Опубликованы главы из нового романа Сергея Залыгина «После бури» — о пестрых и драматичных годах нэпа. Снова писатель ставит своего героя перед лицом самого времени, перед грозной, стремительно меняющейся действительностью. Он, этот загадочный человек с чужими документами, прибившийся в далекий сибирский город, стремится прожить чужой жизнью, выдать себя за кого-то другого, лишь бы хоть как-то пересидеть, переждать разразившуюся социальную грозу. О выборе позиции здесь довольно-таки трудно говорить, да и романиста, похоже, интересуют несколько иные акценты в его вещи. Если, повторим, судить по опубликованным главам, в них показано многостороннее, разнохарактерное воздействие действительности на человеческую индивидуальность, сама эта действительность дана с множеством эпически масштабных, документально убедительных примет...
Случайна ли такая ориентированность произведений, которые принадлежат писателю, весьма чуткому к литературным веяниям?
Попробуем присмотреться к внутреннему движению в творчестве другого интереснейшего нашего прозаика, Валентина Распутина. Сравним две его повести — «Живи и помни» и «Прощание с Матёрой».
Договориться нужно только об одном и распространить это на все заметки: если писатель (или литература в целом) сегодня с особым тщанием рассматривает какую-то социально-нравственную проблему, а, завтра другую, это не означает никакого собственно художественного прогресса или отступления.
