Слова его звучали так сильно и властно, что, казалось, Гаэтано был судьей, а судьи — преступниками.
— Видите вы, — говорил он им, — по чьей вине гибнут эти несчастные? Разве вы, имеющие власть, не должны были позаботиться о них?
И видно было, как все они ужаснулись ответственности, какую он возложил на них.
Но судья вдруг прервал его:
— Говорите в свою защиту, Гаэтано Алагона, — сказал он, — а не защищайте других!
Дон Гаэтано рассмеялся на это.
— Синьор, — сказал он, — я знаю так же мало, как и вы, в чем я должен защищаться. Но одно я, действительно, совершил! Я бросил свое призвание в Англии и вернулся в Сицилию чтобы поднять восстание! Я привез с собой оружие. Я говорил возбудительные речи. Я тоже кое-что сделал, хотя и немного!
Судья почти умолял его:
— Не говорите так, дон Гаэтано, — говорил он. — Подумайте о своих словах.
Но он сделал признания, которые вынудили их осудить его.
Когда они сказали, что он приговорен к двадцати девяти годам заключепия, он воскликнул:
— Теперь исполнится желание той, которую только что пронесли мимо. А со мной пусть будет, что будет!
— Больше я не видал его, — проговорил маленький Гандольфо, — потому что конвойные солдаты окружили его и увели.
— А я, слыша, как он просил за убийц своей возлюбленной, я радовался, что тоже могу кое-что сделать для него.
— Я радовался, что скажу прекрасную импровизацию Сан-Себастиано, и он поможете ему. Но мне это не удалось. Я не импровизатор, я ничего не сумел сказать!
Тут он замолчал и с громким плачем бросился перед изображением Сан-Себастиано.
— Прости меня, что я не сумел ничего сказать! — воскликнул он, — все-таки помоги ему! Ты ведь знаешь, когда они осудили его, я решил сделать это ради него, чтобы ты спас его. А теперь я ничего не сумел, и за это ты не поможешь ему!
Донна Микаэла сама не знала, как это случилось, что она и малютка Розалия, любившая Гандольфо, одновременно очутились возле него. Они обе обнимали и целовали его и говорили, что никто не сказал лучше его, никто, никто! Разве он не видел, что они плакали? Сан-Себастиано был им доволен. Донна Микаэла надела кольцо на руку юноши, а вокруг все замахали пестрыми платками, которые в ярком свете иллюминованного собора сверкали, как морские волны.
— Да здравствуешь Гаэтано! Да здравствует Гандольфо! — кричала толпа.
И на маленького Гандольфо дождем посыпались цветы, плоды, шелковые платки и разные украшения. Донну Микаэлу почти силой оттеснили от него. Но она больше не боялась. Она стояла среди волнующейся толпы и плакала. Слезы текли у нее по лицу, и она радовалась, что может плакать. Это было высшее благодеяние!
