* * *
Москва немедленно оглушила, ошеломила Тараса Григорьевича, залепила уши сладкой ватой попсы, полилась патокой легкомысленного удовольствия за воротник, расслабила, разнежила члены, обрадовала душу неожиданной истиной, что можно, оказывается, не трудиться и жить! Жить, ухватившись за особую московскую благодать, которая сама собою витает в московском воздухе, напевом призывным раздаётся в груди каждого москвича и провинциала, взлетевшего на автомобиле на мост и увидевшего справа глазированные кремлёвские башенки, а слева золотом сияющие купола Храма Христа Спасителя.
«Москва! Москва! – возносит хор певчих голоса свои в небо. – Многоглавая, многосисечная, как свинья, мать наша, Артемида Эфесская, выпростай из одёжек своих сосцы щедрые, накорми беспризорников!» «Эй, вон! – отвечает Москва. – Лови! Тебе! Тебе и тебе! И тебе ещё тоже! Этому дала, этому дала – всем дала! Ловите! Держите! Кому больше, кому меньше, но достанется всем! Не боись! Непременно достанется! Знай, лови только, губы подставляй да соси, сколько влезет!» Добра мать-Москва, щедра мать-Москва, не жалеет ни молока, ни мёду, ни киселя, ни сахару.
Слушая осанну Москве, Винниченко улыбался и засыпал, а засыпая, храпел, как нездоровый обрюзгший от сладострастия и пьянства мужик, но не слышал ни собственного храпа, не чувствовал несвежего своего дыхания, а, напротив, казался себе розовым чистым младенчиком, прикорнувшим у мамки под сиськой, надёжной, толстой и тёплой, как пуховое одеяло.
Проснулся он от звука пришедшего смс-сообщения. Прочитал: «Ты уже в Москве? Привет».
Сначала Винниченко решил, что сообщение от Тани, но потом увидел другое имя. Ну точно! Как же мог он забыть! За день до отлёта писал в «Аську» своей первой любви, соседке по лестничной площадке, которая давным-давно, когда оба они были ещё подростками, вместе с родителями переехала в Москву. «Очень даже ничего! – обрадовался Тарас Григорьевич. – Может, с ней что выгорит?»
Отправил ей: «Привет. Только что приземлился. Еду в гостиницу. Встретимся, пообедаем?» «Не знаю, – пришёл ответ, – у нас ремонт, мне надо дождаться рабочих. Созвонимся позднее».
– Ну и как хочешь, – равнодушно подумал он про себя.
А вечером, сидя в закрытом мужском клубе, утонув в облаках сигарного дыма, Винниченко забыл и про одноклассницу Таню, и про первую любовь, равно как и про свои намерения завести с кем-нибудь из них бурный командировочный роман на три дня, потому что роман, даже в примитивном своём виде, даже и на три дня, требовал труда, минимального эмоционального участия, ухаживания и общения, а в итоге сулил полнейшую неизвестность. В мужском же клубе по приемлемым ценам предлагали куда более профессиональные ласки, чем могли дать постаревшие, уставшие от работы и семейной жизни ровесницы.
