!), и вослед нам летели нечеловеческие стоны и проклятья.
Ни я, ни мои сотоварищи по несчастью не видели тех, кого мы нещадно давили.
Мы совсем не желали им смерти, поскольку не испытывали к ним зла.
И посейчас, вспоминая наш смертоносный бег по Москве, я глохну и слепну от непреодолимого чувства скорби и слез по невинно убиенным в то скорбное мартовское утро 1953 года.
Иногда, перебирая в уме наиболее абсурдные исторические события, я невольно сравниваю похороны Сталина с невероятным концом Помпеи или с варварскими бомбардировками Хиросимы и Нагасаки, где так же нелепо погибли миллионы людей.
Тут я, пожалуй, согласен с Сенекой, сказавшим однажды, что сила и величие подлинной трагедии – в её неотвратимости и необъяснимости…
Куранты на Спасской башне Кремля отбивали полдень, когда мы достигли Васильевского спуска, где нас поджидал маршал Смерть на красном коне.
Осыпанный черными перьями, словно пеплом, в парадном мундире, разодранном вдрызг, с кровоточащим ликом, поклеванным птицами, он мне живо напомнил несчастного царя Эдипа из одноименной пьесы «Царь Эдип», принадлежащей перу великого древнегреческого драматурга Софокла.
Можно только предполагать, что довелось испытать ему и коню, покуда они пробивались к искомой цели сквозь дикие орды галок и ворон.
Несмотря ни на что, он держался в седле и самообладания не потерял.
– Ублюдки, стоять! – произнес, как всегда, не повышая голоса, маршал Смерть.
– С-сучары, з-замри! – встал грудью у нас на пути Бешеный Пес.
– Отряхнуть с себя прах! – брезгливо поморщился маршал.
– Р-ра-аз-здевайсь! – приказал генерал.
Послушно, безропотно мы побросали на скользкие камни окровавленные одежды и обувь, по команде же послушно перестроились в цепочку по одному и в таком вот порядке, гуськом и на полусогнутых, гремя кандалами и стыдливо прикрывая руками знаки мужского отличия, послушно засеменили к Лобному месту, где стоял гроб вождя.
Отовсюду туда же, подобно ручьям, стекались, образуя безбрежное человеческое море, осиротевшие граждане СССР.
Моросил ледяной мелкий дождь, и дул пробиравший до костей северный ветер.
Добрый хозяин в такую погоду собаку из дому не выгонит.
В такую погоду и в зимней одежде озябнуть недолго, не то что голышом.
Но такова уж была последняя воля усопшего: всем горевать неприкрыто!
Великое горе действительно объединило и обнажило юных и старых, тщедушных и тучных, красивых и не очень…
– Когда меня хоронили, – шепотом вдруг произнес Воньялу-Нинел, – люди обнажали души, а не тела.
