– Le dernier coup, messieurs[21]! – пронеслось в толпе.
Все жадно смотрели на две равновеликие кучи мятых кредиток: одна лежала перед банкометом, вторая перед понтером.
В полнейшей тишине Фандорин вскрыл две свежие колоды, думая все о том же. Малинник? Лимонник?
Направо туз, налево тоже туз. У Зурова король. Направо дама, налево десятка. Направо валет, налево дама (что все-таки старше – валет или дама?). Направо семерка, налево шестерка.
– В затылок мне не сопеть! – яростно крикнул граф, от него отшатнулись.
Направо восьмерка, налево девятка. Направо король, налево десятка. Король!
Вокруг выли и хохотали. Ипполит Александрович сидел, словно остолбенев.
Сонник! – вспомнил Эраст Петрович и обрадованно улыбнулся. Карта влево – это сонник. Странное какое название.
Вдруг Зуров перегнулся через стол и стальными пальцами сдвинул губы Фандорина в трубочку.
– Ухмыляться не сметь! Сорвали куш, так имейте воспитание вести себя цивильно! – бешеным голосом прошипел граф, придвинувшись вплотную. Его налитые кровью глаза были страшны. В следующий миг он толкнул Фандорина в подбородок, откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.
– Граф, это уж чересчур! – воскликнул один из офицеров.
– Я, кажется, не убегаю, – процедил Зуров, не сводя глаз с Фандорина. – Если кто чувствует себя уязвленным, готов соответствовать.
Воцарилось поистине могильное молчание.
В ушах у Эраста Петровича ужасно шумело, и боялся он сейчас только одного – не струсить бы. Впрочем, еще боялся, что предательски дрогнет голос.
– Вы бесчестный негодяй. Вы просто платить не желаете, – сказал Фандорин, и голос все-таки дрогнул, но это было уже все равно. – Я вас вызываю.
– На публике геройствуете? – скривил губы Зуров. – Посмотрим, как под дулом попляшете. На двадцати шагах, с барьерами. Стрелять кто когда захочет, но потом непременно пожалуйте на барьер. Не страшно?
Страшно, подумал Эраст Петрович. Ахтырцев говорил, он с двадцати шагов в пятак попадает, не то что в лоб. Или, того паче, в живот. Фандорин передернулся. Он никогда не держал в руках дуэльного пистолета. Один раз Ксаверий Феофилактович водил в полицейский тир из «кольта» пострелять, да ведь это совсем другое. Убьет, ни за понюх табаку убьет. И ведь чисто сработает, не подкопаешься. Свидетелей полно. Ссора за картами, обычное дело. Граф посидит месяц на гауптвахте и выйдет, у него влиятельные родственники, а у Эраста Петровича никого. Положат коллежского регистратора в дощатый гроб, зароют в землю, и никто на похороны не придет. Может, только Грушин да Аграфена Кондратьевна. А Лизанька прочтет в газете и подумает мимоходом: жаль, такой деликатный был полицейский, и молодой совсем. Да нет, не прочтет – ей, наверно, Эмма газет не дает. А шеф, конечно, скажет: я в него, дурака, поверил, а он попался, как глупый щенок. Стреляться вздумал, дворянские мерихлюндии разводить. И еще сплюнет.
