Ива ждала меня у входа. Парео на теперь ней было серо-дымчатое и почти прозрачное, а черный купальник под ним был надет, похоже, не для того, чтобы что-то скрывать, а исключительно с целью, чтобы его хозяйку нельзя было обвинить, что она пришла в общественное место голая. Выглядела она сейчас еще более сногсшибательно, чем вчера, хотя вчера мне казалось, что сногсшибательнее просто не бывает. Даже шаг как-то сам по себе еще более ускорился. Уж не для того ли, чтобы все увидели меня рядом с такой потрясающей женщиной и, увидев, позавидовали? О, тщеславие, один из тягчайших пороков человеческих! Даже не подойдя, а подбежав к Иве я, вытянув губы дудочкой, потянулся поцелуем к ее губам, но она, как и вчера вечером, подставила щеку. «Что, Дарья увидит?» — с ехидцей спросил я. Ива, видимо, поняв всю абсурдность таких опасений после ночных событий, сжала губы и только неопределенно пожала плечами. Не нужно было быть особо наблюдательным, чтобы сообразить — настроение у Ивы, мягко скажем, не очень. Ну, да, причину было нетрудно понять, и все-же мне стало как-то не по себе. Так бывало всегда, когда Ива вдруг переставала давать себе труда скрывать в моем присутствии свое плохое настроение, и дело тут было не в моей обеспокоенности причинами каждого такого минора. Дело было в том, что в такие минуты Ива не стеснялась всем своим видом показать, что плевала она с высокой колокольни на все вокруг, и на меня в том числе, потому что ее дела гораздо важнее неписанной обязанности порхать в присутствии спонсора-любовника. Меня это не огорчало, не бесило, но как-то выбивало почву из-под ног, вносило неуверенность в аксиому, что эта женщина — моя. Вот и сейчас я завибрировал, засуетился, начал за подтверждением своих догадок заглядывать ей в глаза, но зеркала Ивиной души были непроницаемо скрыты за стеклами солнцезащитных очков (Armani, 450 долларов).
— Как Дарья? — задал я, вроде бы, беспроигрышный вопрос, после которого Ива, как правило, разражалась долгим рассказом о делах дочери, но и это не сработало.
— С ранья шляется где-то, — с явно деланным безразличием только и ответила она. — Я ее не видела. И — давай не будем о ней, ладно? Меня до сих пор трясет, как вспомню.
Я с готовностью покивал, участливо вздыхая и констатируя при этом, что с душевным контактом у нас как-то не очень. Хорошо, что я не стал звонить ей, проснувшись — ее ответ мог бы стать глубоким нокдауном моему беззаботному отпускному настроению. Я вздохнул, и за недостатком тонких материй повлек Иву удовлетворять более прозаические потребности.
