— Останься, — хрипло прошептал он, когда она попыталась выбраться из-под его руки.
— Я думала, ты спишь, — тоже шепотом ответила она.
— Пожалуйста.
Она вернулась на место, и он прижал ее к себе, уткнувшись носом в волосы.
— Я столько раз думал об этом.
— Я тоже.
Его дыхание щекотало ее, вызывая трепет, обостряя ощущения. Ее голова лежала на его груди, и она слышала, как часто стучит сердце. Андерс сильнее обнял ее, и Лида почувствовала, как дернулась его плоть.
— Андерс, — простонала она.
Тело живо напомнило ей, как он бился внутри нее.
— Андерс, — Лида зажмурилась, пытаясь совладать с собой. — Пожалуйста.
— Скажи, чтобы я отпустил тебя. Скажи, если можешь.
— Андерс, — повторила Лида. — Я не могу.
Он оторвался от нее, чтобы поцеловать. Но она первая потянулась к нему, вложив в поцелуй всю тоску, которая мучила ее этот месяц, всю тоску от мысли, что он скоро уедет опять. В глазах защипало, и из-под ресниц побежала горячая дорожка. Он почувствовал соленую влагу и отстранился, удивленно глядя на нее. А Лида сжалась в комок и заплакала. Андерс гладил ее по голове, пока она мочила, содрогаясь, его рубашку.
— Что случилось? — спросил он, когда слезные потоки стихли.
— Я не знаю, — прошептала Лида и шмыгнула носом. — Наверное, гормоны.
Одного напоминания о беременности хватило, чтобы Андерс напрягся. Он сел и взъерошил себе волосы.
— Мне не стоило начинать, — пробормотал он и добавил что-то по-шведски.
— Что? — спросила Лида.
— Вставай, я вызову такси и отвезу тебя домой.
Всю дорогу до дома они ехали молча.
— У третьего подъезда остановите, пожалуйста, — сказала Лида, когда в свете первых фонарей появился знакомый сталинский дом.
— Я хочу пойти с тобой, — неожиданно сказал Андерс.
— Зачем?
— Я мало о тебе знаю. Я хочу сам увидеть, в каких условиях ты живешь.
Лида пожала плечами.
— Как пожелаешь. Но я живу не одна.
— Родители? — спросил Андерс, захлопнув за собой желтую дверцу машины.
— Нет, — Лида поежилась от прохлады майского вечера. — Мои родители умерли, когда я была маленькой.
— Прости.
— Все нормально. Я их не помню.
Лида набрала код домофона и открыла пиликающую дверь. Лампа в подъезде опять мигала. Лиде было неудобно и стыдно перед Норбергом за окружающее убожество. Не так давно сталинские дома считались верхом роскоши, но время шло, и из могущественных гигантов они превратились в угрюмые устаревшие глыбы. В подъезде пахло сыростью, большие серые ступени от множества ног стали скользкими и покатыми. Но главным атавизмом оставался железный скрипучий лифт в сетчатом коробе. Он устало грохотнул, Лида распахнула серую дверь и пропустила Андерса в узкую кабину. Дверь была недавно покрашена, но от этого казалась только более старой, как старуха с алой помадой на сморщенных губах. Норберг оглядывался молча. Лицо его не выражало ни брезгливости, ни удивления. Если какие-то эмоции и вызвала в нем унылая обстановка, он держал их при себе.
