— Зачем, зачем так быстро? — спросил он. — Нина!
— Поздно, поздно… — шептала она. — Меня же не пустят в общежитие! И я замерзла.
— Конечно, конечно… — повторял Алмаз.
Они говорили не о том и понимали это. Быстро шли по ледяному городу.
Алмаз силился что-нибудь придумать на прощание, сказать что-нибудь особенное, но слова склеились, и вместо слова, которое он хотел сказать, выскакивало совсем другое:
— Нина… если… погода… если… я говорил…
Они не встретили ни одного человека. Только листья, шурша, летели по мостовым, и стояла с работающим мотором возле дома на углу «скорая помощь», шофер читал газету.
Когда подошли к общежитию, Нина обернулись. Минуту смотрела на него, затем восторженно сказала:
— Ты такой хороший… ты даже сам не знаешь, какой ты хороший! Ну отпусти меня, не пугай маленькую девочку.
Алмаз пожал плечами.
— Я пошла. Прощай.
— Почему-у «прощай»? — жалобно спросил Алмаз. Он знал, что «прощай» говорят, когда расходятся навсегда. — Почему «прощай»? Разве не до свидания?
— Это все равно, — тихо засмеялась Нина. — У нас и так и так говорят. Ну до свидания… отпусти меня…
Он топтался, горбился, не зная, что сказать.
— Ах, какой невозможный… — прошептала Нина и быстро потянулась к нему, — он еле успел пригнуться, — поцеловала в губы. В тот же миг глаза ее погасли, стали тоскливыми. Она скрылась в своем темном подъезде…
В комнате уже спали, но свет горел.
Алмаз разделся, удивляясь, какие у него холодные ноги, погрел в кулаке красные, замерзшие пальцы, потом накрылся простыней и, пряча под ней записную книжечку Нины, стал читать. Было хорошо видно. Это оказались стихи, переписанные красивым Нининым почерком. То красные чернила, то синие, то простой карандаш. Алмаз, шевеля губами, читал:
Выткался на озере алый свет зари…
Знаю, выйдешь вечером за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие, под соседний стог…
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуда нет.
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари…
Алмаз начал согреваться. Он лихорадочно шмыгал нохом, глядел на часы: половина третьего… три… пятнадцать минут четвертого… Глаза устали, но вытащить на свет стихи Алмаз не решился, вдруг парни увидят, застыдят.
Пусть даже рвется сердце до крови,
не разрешай поцелуя без любви!
«Значит, она меня любит… — понял Алмаз. — Значит, любит». Красными чернилами было написано:
