Спросила быстро:
— Син кайттын? (Ты вернулся?)
Энвер подошел ближе.
— Ты чего свет не включишь?
— Ничего… — тихо ответила Амина и заплакала.
— Ну чего ты?.. — бормотал он, подсаживаясь на кровать. — Вышла бы на улицу, дождь идет…
— Ску-учно мне… — шептала жена, втягивая шею и отворачиваясь. — Скучно… одно и то же…
— Ты сегодня не на работе?
— Ты же видишь.
— Я вижу…
— Чего ты тогда спрашиваешь?! А ходить боюсь — мыши шуршат. А тебя нет… нет и нет…
Горяев не знал, что сказать. С нею и раньше случались такие приступы тоски. У них не было детей и не будет никогда.
Он ушел в свою комнату, включил свет, полистал какие-то бумаги, совершенно ничего сейчас не понимая, вернулся к жене.
— Свет включу?
— Кирекми (не надо), — слабым голосом сказала жена. Они говорили то по-русски, то по-татарски.
— Ты что, заболела?
— Нет.
— Амина…
— Не знаю, не знаю! Я же тебе не мешаю, зачем ты так спрашиваешь? Нерсе сина кирек? (Что тебе нужно?)
Горяев сел рядом, погладил ее по плечу. Она снова заплакала. В незашторенном окне мерцал мокрый струящийся сумрак, из соседней комнаты на пол падал ярко-желтый клин света, освещая тапочку Амины с бело-розовой опушкой.
— Амина… может, покушаешь что-нибудь?
— Ты не обедал?
— Не успел, — соврал Энвер. Нужно было как-то отвлечь ее.
— Какая я плохая жена… — сказала женщина стонущим голосом, поднимаясь в темноте и укладывая вслепую волосы. — Что же нам придумать? Бедненький ты, все голодный ходишь… Хочешь гречневую сотбелен (с молоком)?
— Хочу.
Она вздохнула, порывисто обняла Энвера. Руки у нее были горячие и влажные на сгибе. Потом быстро пошла на кухню. Включила свет, стараясь улыбаться.
— Я у Морозова был, — сказал он. — Насчет СМУ-тринадцать. Кажется, получится… не отдадим.
— Хорошо, — отозвалась Амина.
Она размяла брикет, залила водой, поставила на плиту. И села к столу.
— Ты, наверное, устал… прости меня… Сама не знаю, что со мной. Вернулась, зашла — сумерки… и так скучно мне стало… одна я… тебя не вижу… и работа никому не нужная….
— Почему же? У тебя хорошие ребята учатся.
— Разве они учатся? Им нужно учиться, но они же не учатся. Они еле живые приходят. Руки дрожат… глаза красные… тупые… смотрят на меня, как на диковинку. По правилам их давно бы пора всех исключить из вечерней школы… Некоторые вообще по месяцу не ходят… Этот твой Иванов… Калинин…
— Я с ними поговорю, — насупился Энвер и надул щеку. — Зря ты так, Амина. Никто не виноват. Это же стройка. Они работают как лошади.
