— Антим-мония! Зажр-рались, под ногами не видят, пузо мешает. Мне бы автомат, я бы эту контрреволюцию — тра-та-та! Саксофоны, граммофоны со всех сторон, на базаре мясо четыре рубля, пучок укр-ропа сорок копеек. Укро-па… опа! — взвизгивал он, вскакивая и поднимая согнутую в локте руку. Я бы их прижучил, примял, прикнопил! В космос лезем. Ну, чего тебе там, Костя, и тебе, Вася? Даже рюмочку не нальешь — невесомость! Но я бы полез, полез туда и сверху на этих подлецов, на спек-кулянтов — я-я-я-оё-ё-ёыюя!.. — Илья Борисович, приседая, изобразил что-то вроде мяуканья рыси. — Насмотрелся я на них! Возле Большого театра, и возле ка-девять, на телеграфе, и в метро «Бауманская» повидал! И считаю, что пр-равильно делал, обманывая всю эту сволоту! Мне еще медаль дадут, увидите! Или сразу три медали на одной планочке! Героя страны Зан-з-зи-бар! Иконы, шестнадцатый век, уходят за границу — за пять сотенных, за кусок… а им цены нет! Всю музыку выключайте, когда эти иконы вынесем смотреть! А я им — хи-хи-хи… — Илья Борисович затрясся от смеха, садясь и смахивая слезу, — я им на лавкасе… да с трещинками… с паутиной… да с жучками рамочку… пальчики оближешь! А нар-родное достояние — народу! Я был, конечно, человек маленький… не главный в этом производстве, но — патриот. Патриот. И на суде публика животы надрывала, слушая мою речь! А все остальное — антимония. Ты ешь, ешь, — неожиданно тихо сказал Илья Борисович, пододвигая Алмазу пирожки. — Вот это ешь. Ты молодой, тебе калории нужны.
За столом сидели два электрика, пасмурные, черные. Пальцы в коротких волосках шевелились, ползали над кусками хлеба, над ножиком, и казалось, они не несли ко рту ничего, но хлеб как-то незаметно уменьшался. Наверное, эти люди так же и работали — неторопливо шевелили пальцами над проводами и релешками, а дело делалось. Сидел еще один рабочий парень, он ел хлеб и запивал шипучей содой. Пятого Алмаз близко не разглядел, им оказался шофер, тот самый, что спал вчера на койке Белокурова.
Алмазу было хорошо. Хорошо, что вот незнакомые люди, а отнеслись к нему как к другу. Они его и знать не знали вчера, а сегодня сидят с ним как с равным.
В окно светило вечернее небо, огромный квадрат с золотым нижним краешком, как только что выпеченный магазинный хлеб. Земли закатной отсюда не видно и даже стального леса Каваза, только небо — с нижним оранжево-золотистым слоем. Что ж, все правильно. Солнце восходит белое, сырое, как тесто, а к вечеру небо выпекает хлеб с красной корочкой…
