— Ничего, все хорошо, — негромко говорил Руслан и кусал пергаментные губы. — Нам просто завидуют.
Но Алмаз чувствовал по отрешенному лицу Руслана, по выражению желтых глаз Кирамова — надвигалось что-то неприятное.
Сам он работал по-прежнему изо всех сил. Девушки перестали подтрунивать над его отношением к Нине — тут любовь, дело серьезное… Только Алмазу не нравилось, как иногда малышки из ГПТУ смотрели на его подругу с неприязнью, наверное от зависти.
Однажды во время обеда он оказался за дощатой временной стенкой, недалеко от девушек. И вдруг услышал за стенкой такой разговор:
— Ну а твой муж… он за тобой из Челябинска не поехал?
Нина ответила:
— А зачем?..
Ее о чем-то более глухо спросили, а потом они заговорили шепотом.
Побледневший Алмаз вышел на середину пролома, чтобы его было видно. Он не хотел подслушивать и поэтому растерянно показался перед ними. Девушки враз замолчали. Лицо Нины перекосилось — она поняла: он что-то слышал, и крикнула:
— Я тебе все сама расскажу! Я тебе сама…
Алмаз скрипнул зубами и пошел прочь. Он пробежал по лестницам, по черным и синим, кругами вправо, влево, окунулся в грохот и лязг цеха и выскочил на снег. Казалось, что идешь во сне, так нереально проминалась под ногами белая сверкающая земля, словно там, под снегом, тюлени или еще какие-то живые существа…
Ему было больно, и он не хотел видеть Нину, ее крупные губы, серые наивные глазки, слышать ее лживый детский голос. «Зачем она лгала? Зачем она меня отталкивала? „Не пугай маленькую девочку!..“ А сама была замужем и, конечно, прошла всю эту взрослую жизнь… не могла же она ему отказать? Зачем она так со мной себя вела?..» Он ей цветы носил, боялся обидеть ее словом, жестом, а она лгала… Зачем? Алмаз ее все равно бы любил, он ее любит, любит, но зачем она лгала?..
— Алмаз! — кричала Нина, она бежала за ним по двору завода. — Алмаз, я тебе все расскажу… я не хотела тебя огорчать. Мы с ним даже не жили… жили, конечно, но я его не люблю… Алмаз!
Алмаз остановился, его длинное лицо было искажено мучительной гримасой. Он молчал.
Нина испуганно посмотрела на него, повела плечом и усмехнулась:
— Конечно. Теперь ты меня будешь презирать. Руки мне целовал, а мог требовать большего… замужняя… ну и не нужно…
Он весь день не находил себе места. Он чувствовал себя униженным, убитым, опустошенным ложью Нины. Он вспоминал все, что у них было, — и все это оказалось неправдой. Вечером Алмаз лежал, уткнувшись лицом в подушку, на замятия не пошел. На работе на следующий день, неловко разворачивая помост, разрушил кусок стены, только что законченной девушками. Странно ощерился, отогнал их. Чуть ли не со слезами сам принялся восстанавливать. Как мог, заменил треснувшие двенадцать плиток, плюнул и ушел к себе красить. Вымазал себе левую руку, вцепившуюся в трубу. Долго отмывал. Потом перепутал краски, пришлось ждать, пока балка подсохнет, мазал поверху другой краской… Он чувствовал себя больным.
