Весь мир несчетными способами огорчает, расстраивает, разочаровывает и обижает нас на каждом шагу. Он задерживает нас, отвергает наши творческие устремления, обходит нас в продвижении по службе, жалует идиотов и в щепки разносит наши заветные желания на своих унылых, безжалостных берегах. И мы не в силах пожаловаться на это. Очень трудно подтрунивать над теми, кого по-хорошему следовало бы винить, и очень опасно жаловаться на что-то, даже если нам это «что-то» известно наверняка (как бы нас не уволили или на смех не подняли).
Есть лишь один человек, кому мы можем представить наш каталог обид, один человек, способный воспринять весь накопившийся в нас гнев на несправедливости и несовершенства жизни. Конечно же, верх абсурда винить их. Винить возлюбленных – значит не понимать законов, которыми руководствуется любовь. Поскольку нам не дано вопить на силы, причастные к нашим бедам, мы сердито обрушиваемся на тех, кто, на наш взгляд, лучше всех вытерпит обвинения в своей адрес. Мы выплескиваем злость на самых добрых, отзывчивых, преданных людей вокруг, на тех, кто менее всего желает причинить нам вред, на тех, кто точно останется рядом, как бы безжалостны мы ни были.
Обвинения, которые мы швыряем в любимых, никакого конкретного смысла не имеют. Таких несправедливых слов мы не выскажем никому другому на земле. Но наши дикие укоры являются извращенным доказательством близости и доверия, признаком любви и (на свой лад) проявлением верности. Да, мы можем сказать что-либо разумное и вежливое любому незнакомцу, но лишь в присутствии возлюбленного мы всем сердцем верим, что можем позволить себе быть экстравагантными и безгранично неразумными.
Через несколько недель после их возвращения из Праги возникает новая и куда более серьезная проблема. Босс Рабиха, Юэн, созывает собрание. После вполне приличных последних восьми месяцев источник работ опять иссякает, доверительно сообщает он. Не все нынешние сотрудники фирмы смогут остаться на борту, если только вскоре не объявится какой-нибудь потрясающий проект. Позже в коридоре Юэн отводит Рабиха в сторону. «Вы, конечно же, поймете, – говорит он. – В этом не будет ничего личного. Вы хороший человек, Рабих!» Люди, собирающиеся тебя уволить, должны на самом деле обладать достоинством и мужеством, но они еще и хотят вам нравиться, размышляет Рабих. Угроза безработицы ввергает его в уныние и тревогу. Попытки отыскать другую работу в этом городе обернутся адом – уже проходили. Наверное, ему придется переехать, а тогда что делать Кирстен? Ему грозит провал в исполнении самой основной обязанности мужа. Каким же сумасшествием было тогда, все эти годы назад, думать, что он мог бы выбрать карьеру, которая сочетала бы финансовую стабильность и творческое удовлетворение. То было смесью и дерзости, как всегда давал понять его отец. Сегодня он возвращается домой пешком, и ноги сами приводят его к римско-католическому собору Св. Марии. Он никогда не заходил внутрь (фасад собора всегда казался готически мрачным и неприветливым), но в состоянии, когда ты встревожен и охвачен паникой, случается всякое. Рабих решает взглянуть на внутреннее убранство и оказывается в нише нефа перед большим изображением Девы Марии, взирающей на него сверху вниз печальными и добрыми глазами. Что-то в ее сочувственном выражении трогает его, словно она знает немного об Юэне Фрэнке и нехватке работы и хочет подбодрить Рабиха своей непоколебимой верой в него. Он чувствует наворачивающиеся на глаза слезы от контраста между меняющими фактами своей взрослой жизни и добротой и нежностью выражения лица этой женщины. Она все понимает и не осуждает. Он сильно удивляется, когда, бросив взгляд на часы, понимает, что стоит на одном месте уже четверть часа. Это сродни безумию, признает он, для атеиста мусульманского происхождения оказаться у освещенного свечами подножия портрета чуждого божества, которому он хочет поднести свои слезы и смущение. Все ж выбор у него невелик, немного людей в него верят. Главное бремя ответственности упало на его жену, и это означает – просить придется у простого смертного неканонизированного. Дома Кирстен приготовила салат из молодых кабачков, базилика и феты по его же рецепту. Ей хочется знать все подробности о проблемах с работой. Когда Юэн сообщил им это? Какими словами выразил? Как отнеслись к этому другие? Состоится ли вскоре еще одно собрание? Рабих начинает отвечать, а потом взрывается:
