. Жуткая заваруха! Поэтому я и запомнила. Кстати, может быть, это как раз и было начало этой войны? Но меня это с курса не сбило. Я забралась на «кобылу» и потом проснулась в палате. Одноместной. Это оплатил мой Кикочка. В вазе стояла ветка орхидеи. Мне именно ветку и хотелось. Нежно-розовая ветка орхидеи в стеклянной вазе. Не в трехлитровой банке из-под маринованных огурцов или вишневого компота, а в вазе. Мне хотелось увидеть что-нибудь красивое, когда проснусь. Я знала, что проснусь. От аборта редко помирают. Раньше, во всяком случае, так оно и было. «Что вам угодно? Что вам подать? — спросила медсестра. — Горячий чай, сок, обед, бульон?» «Молочную рисовую кашу, двойную», — сказала я. Медленно, ложку за ложкой, я отправляла в свой голодный рот горячую кашу. Но что вы можете об этом знать! Откуда вам знать о том, что могут сделать деньги? Кики заплатил тысячу марок. За тарелку риса и горячего молока. А почему я уже сто лет назад не выписала рецепт из «Золотой кулинарной книги» покойной синьоры Вучетич? Вы просто глупы. Глупы как тупой нож.
Конечно же, Элла чуть с ума не сошла, когда Борис получил эту гребаную повестку. А, вы уже забыли… Нет? ОК. Это было очень неприятное чувство. Мы встретились в «Двух каштанах». Десять утра. Может, одиннадцать. Официант принес нам два двойных макьятто. Он знал, что мы обычно пьем в десять или одиннадцать утра. Глаза у Эллы блестели. Я уже вам говорила. Две большие коричневые маслины в белом, прозрачном оливковом масле. В ледяной воде.
— Я не могу представить себе мертвого Бориса на каменном столе. Разрезанное и грубо зашитое тело…
Элла смотрела слишком много детективов.
— Не перди, — сказала я, — на войне получают пулю в грудь или тебя на куски разрывает взрыв гранаты в каких-нибудь лесных дебрях. Откуда там каменный стол, в лесу-то…
— Я и этого не могу представить, — сказала Элла и пронзила меня ледяным взглядом. Именно ледяным.
— Я пойду к нему. Войду в его кабинет и скажу: «Я Элла, жена Бориса».
Я уже вам говорила, Виктор, тот, который был в страусе, муж Мирьяны, он был начальником городского комитета обороны. Элла и Борис были уверены, что повестка пришла из-за того самого вылизывания в ледяную ночь. Что вы такое говорите? Ну и что, что вас забрали на войну, хотя вы никого не лизали? Не пердите! Я вам об их уверенности говорю. Если что-то кажется тебе правдой, то это и есть правда. Для тебя. А на других ты просто кладешь. Да. Это была просто жуть! Жуть с ружьем! Представьте, каково это — понимать, что ты погибнешь из-за того, что твой язык вылизал не ту пизду! Мерзкое чувство. Этот говнюк хотел возложить жизнь Бориса на алтарь Родины за то, что тот вылизал его жену. Понимаете, какая дерьмовая ситуация! Люди, бойцы, герои погибают на войне за идеалы, за принципы, за свободу, мир и демократию, за лучшее будущее для своих детей… Понимаете? Какая это дерьмовая ситуация — погибнуть, отдать жизнь за Хорватию из-за того, что ты вылизал не ту пизду?! Что это за страна, которой приносят такие жертвы! Вот такие мысли кружились у нас в головах — у Кики, Бориса, у меня, у Эллы… Тогда, за столом в «Двух каштанах», Элла мне сказала:
