Мое «Нет!» вырвалось из меня пронзительно и пискляво, когда Финн попытался меня поцеловать. Я вздрогнула и резко отпрянула, словно испуганный кролик. Его губы коснулись моей левой щеки.
– Господи, извини. Я нервничаю.
Я засмеялась и стряхнула пыль с джинсов.
– Почему ты нервничаешь?
– По-моему, ты знаешь. – Я выдержала его взгляд.
После этого мы сели ближе друг к другу, наши колени соприкасались. Меня пронзил заряд электричества. Если бы можно было измерить мой пульс, оказалось бы, что он зашкаливал.
– Моя очередь, – прошептала я.
– Поцелуй меня, иначе я сойду с ума и… – Его губы прижались к моим. Сначала наш поцелуй был нежным, но потом в нем выразилась вся страсть. Одной рукой Финн поддерживал мой затылок, и ее тепло и сила говорили мне, что это не сон. Я закрыла глаза, наслаждаясь его прикосновением.
Я открыла духовку, чтобы проверить индейку, и горячий воздух ударил мне в лицо. Индейка пахла горячим жиром, а брюссельская капуста носками Джорджа.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила мама; она разогревала на плите хлебный соус.
– Нормально, – ответила я, хотя мне хотелось сказать, что хуже не бывает.
Мой отец помогал Финну накрыть длинный дубовый стол нашим лучшим серебром, свадебным подарком. Еще я купила темно-красные свечи на каждый конец стола, белые льняные салфетки, золотые и серебряные хлопушки.
Джордж играл у себя наверху в игрушки, которые мы положили в его чулок. Минувшей ночью он оставил за своей дверью для Санты бокал хереса и овсяное печенье, а еще свои карточки с покемонами. Я до десяти лет верила в рождественского деда. Финн перестал верить в четыре года. «Я услышал, как ссорились мама с папой, – рассказал он мне с печальным вздохом, – потом распахнулась дверь моей спальни, и в нее кто-то из родителей швырнул все содержимое чулка».
– Почему бы тебе не отдохнуть после ланча? – предложила мама. Хотелось бы мне обладать хоть частью ее энергии. Мамин возраст выдавали только руки, морщинистые, с грубыми от работы в саду пальцами, а еще я иногда замечала, как она щурила глаза, потому что обходилась без очков и надевала их только, когда читала в постели.
Мой отец, напротив, выглядел на свой возраст; сказались долгие годы, когда он ездил на работу в Лондон. Его серые волосы поредели, кожа стала сухой и тонкой, словно калька, на каждой щеке проступила сеть из красных жилок, а лоб пересекали глубокие морщины. Сегодня он нарядился в розовую рубашку со сверкающими запонками, мамин подарок, и выглядел стопроцентным джентльменом. Я гордилась своими родителями.
