— Нет пока.
— Ну, ничего, ничего. Осваивайтесь, а я пошел на ученый совет.
И он умчался, оставив Никиту одного в комнате. «Ну и дела, — подумал он. — Видимо, профессор принял меня за пришедшего по объявлению».
За спиной послышался шорох. Никита обернулся и… В дверях стояла та самая незнакомка.
— Здравствуйте, — произнесла она звонким голосом. — А вы наш новый письмоводитель?
— Ну… в общем… да.
Она переступила порог и подошла к Никите.
— Я — Катя Рождественская. — Она протянула ему руку.
— Никита Назаров, — ответил он, с опаской принимая ее ладонь — прохладную и очень нежную.
— А почему вы такой красный? Волнуетесь? Не надо. Папа только с виду такой строгий, а вообще-то он очень добрый. Главное — это чтобы письма были в порядке. А то бывший письмоводитель уехал в провинцию, а Лариса, служанка наша, вовремя объявление не дала. Вот он и раскричался. Ой! — всплеснула она руками, заметив в руках Никиты свою книжку. — Где вы ее нашли?
— В парке…
— Так я и знала. Представляете — сижу я в беседке, и вдруг ко мне приближается страшный бродяга с повязкой на голове. Волосы — во все стороны, борода до пояса, одноглазый. Мне даже показалось, что у него в руках был нож! Да-да, вот такой широкий клинок. Я, конечно, пустилась наутек. А вы, наверное, позже там были и нашли книжку.
— Да… — Никита был настолько поражен красочным описанием собственной внешности, что, конечно же, не рискнул рассказать девушке, кто был в действительности этот страшный бродяга. «Почему одноглазый?» — лишь подумал он.
К тому же девушка переключилась на другие темы. Она говорила без умолку, не давая Никите вымолвить ни слова. Потом она потащила его пить чай.
«В конце концов, почему бы и нет? — размышлял Никита, слушая бесконечные рассказы профессорской дочки о том, сколько их Мурка родила котят и как на прошлой неделе рядом с их домом перевернулся тарантас. — Раз уж так сложилось, почему бы не остаться? Профессор, судя по всему, человек хороший, жить есть где. А отцу я письмо напишу».
Но главная причина того, что Никита остался, была в другом. И вряд ли Никита даже самому себе признался бы в ее существовании. Особенно сейчас, когда так близко, на расстоянии вытянутой руки, искрились голубые глаза Кати Рождественской…
Прошло три месяца. Никита сидел в черном студенческом сюртучке за письменным столом в своей комнате и, глядя на веселые огоньки в топке большой, выложенной расписными изразцами, голландской печки, сочинял письмо Степану Афанасьевичу.
