— Сладкий ты мой, — выдохнул молодой отец.
В ответ малыш улыбнулся (Сергей так решил) и, причмокивая пухлыми губками, пустил слюну.
Содержимое второго кулечка, стянутого синей лентой, было точно таким же. Та же рожица, те же ярко-голубые глаза.
— Как же я вас различать-то буду? — Сергей уложил малышей в коляску, подаренную ему ребятами из автопарка.
— По характеру, — пожала плечами сестра.
И, словно в подтверждение ее слов, «синяя лента» вдруг разразилась жалобным, неутешным плачем.
— Я же говорила, — улыбнулась сестра. — Этот плакса, а тот, ишь, улыбается.
— Спасибо… — Сергей попытался сунуть сестре пятерку, но она запротестовала.
— Самому пригодится. У тебя теперь вон сколько ртов. — И, проводив Кротова до дверей, сказала, прощаясь: — Удачи вам, папаша… Держитесь.
— Я продержусь, — заверил ее Сергей.
Анастасия Егоровна и Кротов продолжали ютиться в маленьком домике с зеленой крышей. Они вместе вели хозяйство, вместе растили близняшек, вместе горевали, когда кто-то из малышей болел, и радовались, когда наступало выздоровление. Они не жили душа в душу, но и не враждовали. Они, так сказать, вынужденно мирились друг с другом, запрятав взаимные претензии в самые укромные уголки души. У них теперь не было собственных жизней — они жили ради младенцев.
Надежда заранее придумала имя для будущего ребенка, будто предчувствовала, что не сможет сделать этого после родов. Виктор — если родится мальчик, Ангелина — если девочка. Появление на свет близнецов стало для Кротова полнейшей неожиданностью. Он долго ломал голову, перебирая в уме все существующие имена, но выбрать из них самое подходящее так и не смог. На помощь пришла теща.
— Вадимом назовем, — сказала она.
Кротов не стал спорить. Так и записал в метриках — Виктор и Вадим.
Сестра оказалась права — одинаковые на лицо, мальчишки оказались совершенно разными по характеру. Виктор все время плакал, не утихая ни днем, ни ночью. Сергею казалось, что малыш хнычет даже во сне. Он плохо кушал, его крохотные ручонки были усыпаны блямбочками диатеза.
У Вадика диатеза не было и в помине. Зато он обладал зверским аппетитом и замечательной способностью молчать. Вадик очень любил сосать пустышку и трясти погремушкой, а когда чуточку подрос, не отказывал себе в удовольствии швырнуть этой погремушкой в бабушку.
— Экий бандюга, — ласково, с необычайной нежностью в голосе, говорила Анастасия Егоровна, целуя Вадика. — Ох, и намучаемся мы с тобой, раз уж сейчас такое вытворяешь. В любимую бабусю! Погремушкой! Ой, ладушки!
