– Ты чего смеешься? – заговорщицки, но с долей серьезности бросил ей Эрик, привычный к ее насмешкам.
Оказавшись на пятом этаже, Виржини демонстративно прижалась спиной к стене: она все еще подтрунивала над ним незаметно для пострадавшей. Она вжалась в стену и, вытянув руку, дважды постучала: если через дверь будут стрелять, ее не заденут, так их учили в школе полиции. Она хотела показать Эрику, что запомнила его уроки.
Оказавшись в квартире, Эрик затащил парня в кухню, а Виржини стала помогать девушке. Потом ей это надоело: ей захотелось взглянуть на мерзкого ублюдка, оказаться к нему поближе. Она вволю посмеялась над командиром по пути сюда и чувствовала себя очень уверенно. Она сменила Эрика – ради удовольствия просверлить парня глазами, напугать его, показать ему, что обычная женщина тоже на что-то способна. Он оказался вполне себе красавцем: темно-серые глаза, полные, чувственные губы, белоснежная, открытая улыбка.
– Если двинешься, я тебя раздавлю, – предупредила она и встала перед ним, широко расставив ноги, сунув большие пальцы под ремень.
Мужчина не двигался. Он смотрел на нее не отрываясь, с едва ли не болезненным вниманием.
Она не рассчитала своих возможностей – так собака вдруг забывает длину своей цепи. Почва ушла у нее из-под ног, боевой дух выветрился. Парень явно почувствовал ее слабость, минутную уязвимость: некоторые люди хорошо замечают такие вещи. Все произошло тихо, спокойно. Он принялся шепотом ее оскорблять.
– Сука. Мелкая тварь.
Голос у него был красивый, хрипловатый.
– Сволочь.
Он жевал оскорбления, выплевывал их одно за другим сквозь зубы, перемалывал слоги, словно боевые патроны. Виржини видела, как в нем растет уверенность в себе. Он понял, что может себе это позволить, что у него на руках хорошие карты.
– Соси мой хуй, дура тупая.
Вот и она дожила до похабщины, до непристойностей, произнесенных шепотом, без свидетелей. Она позволила оскорблять себя, представительницу сил правопорядка, а он, начав, уже не мог остановиться. Полицейские часто не отвечают на подобную ругань – из гордости, чтобы не прослыть трусом, из лени, от усталости или малодушия, потому, что нет сил, потому, что они привыкли сносить обиды, потому, что в душе так черно, что в любом оскорблении вполне можно отыскать долю правды. Она бесстрастно выслушивала брань, вместо того чтобы ударить его, схватить за ворот и шарахнуть об стену, как обещала. Вместо этого она слушала, как он костерит ее, смотрела, как он наслаждается. Она просто выстроила перед собой стену безразличия, чтобы сохранить лицо, притворилась, что ей все равно, и лишь без конца повторяла одну и ту же бессмысленную угрозу:
