— Вы меня, конечно, от тюрьмы спасете?
— Спасу,— ответил Шахрай, но это его «спасу» прозвучало так, что Матвей снова вздрогнул.
— Не боюсь я,— проговорил он со вздохом.— Если бы можно было отбыть и избыть...
— А чем, а как отбыть, избыть?..— в голосе Шахрая было ожесточение, будто он запрещал ему все эти муки.
— Вот именно,— склонил голову Матвей,— вот именно. Ну не получилось и не получилось. Жизнь ведь продолжается, куры несутся, коровы доятся. И водку в магазинах как продавали, так и продают, чего слезы лить, плакать чего.
— Да, ты один за всех страдаешь, за бабочку и за бабушку, за девочку и за дедушку... Страдатель!.. Не суди за всех и всех. Я меру своей вины знаю. Знаю и другое. Кто-то должен был взять этот крест и нести его. И главное не крест тут и не ноша, накормить людей и сегодня, не откладывая на завтра, дать хлеб и к хлебу — вот главное. Всегда так было. Надо кому-то и шею скрутить. Я знал, на что шел, готов платить, потому что знаю, за что плачу. А понадобится, прикажут мне — повторю»
— А мне хотелось бы совсем другого, не наследить бы, как мы наследили на этой земле, в том же Князьборе.
— А вот этого, прожить и не наследить, как раз мы тебе и не позволим. Стоп, дорогой.
— Поздно «стоп» командовать, уже наследили, никуда от этого не денешься. Только обидно мне отвечать одному, как в курятнике получается, кто внизу, на того...
— И опять ты зарываешься. Кто строил твой колхоз?
— Я всего лишь навсего начальник управления.
— Прекрасно, всего лишь навсего. А в колхозе этом ты кем был всего лишь навсего?
— Председатель.
— Так какого же рожна спрятаться за мою спину хочешь?
— Я шел к вам не прятаться.
— Ах>г какие мы гордые. В нас вселенская совесть заговорила. Нам роса очи ест. Мы в ответе за всю землю. Нам кусок в горло не идет, дерет горло, прожевать не можем. И рады бы, да не можем, мочим его слезами. Кающиеся грешники. Тебе нравится колотить себя в грудь и кричать об этом. Ты как крест на раздорожье, только старушек возле тебя нет, чтобы подвязали рушничок, окропили святой водицей, милостыньку положили. Вместе с тобой ездили, землю смотрели и площадку выбирали... Воровал бы ты лучше, Матвей Антонович.
— Что же мне воровать? Тысячи, которыми ты ворочаешь? Так ни к чему мне они. Они украдены уже до меня, тобой украдены. Нет, не думай, не себе в карман ты их положил. Ты вбил их в землю, ты пустил их на ветер.А мне бы всю землю украсть, вот этого бы хватило с меня... Пожалуй бы, согласился даже на речку, озеро. Обсадил бы их непролазным, непроходимым темным лесом, в котором никому — ни пешему, ни конному — нет дороги.
