— Не пойду,— сказал Матвей с отчаянием.— А вы на моем месте как бы поступили, к кому бы кинулись, поставьте себя на мое место.
— Ну что ж, давай рискнем, поменяемся местами.
— Шутите...
— Отчего же... Садись, садись, дорогой, вот сюда.
— Хорошо, хорошо,— вторил ему Матвей, давая усадить себя в кресло. И, только когда устроился, дал волю себе, рявкнул: — К порогу!
Вложил в этот крик все: и боль, и неловкость, и унижение. Но не пронял Шахрая. Тот с готовностью направился к порогу и стал, привалившись к косяку дверей. А Матвей, выпустив пар, обмяк, тоскливо проговорил:
— Хватит, наверно, Олег Викторович, поговорим серьезно.
— А это серьезно, куда уж серьезней, я каждый день такой серьезный, а ты только полминуты. Продолжай, продолжай, неплохо начал.
Матвей не мог понять, издевается он или выдает ему все чистой монетой. Шахрай был невозмутим. И невозмутимость эта вновь взвинтила.— Шапку, шапку долой,— скомандовал Ровда.— И от косяка отвалитесь, его поддерживать не надо. Ноги-то хоть бы вытерли, перлись когда. Ну, коротко и самую суть. Не забудьте время засечь. На часы, на часы только украдкой взгляните. И согните шею... Что ты на меня, как на прокурора, вызверился. Шею ниже и глаза в пол. Согни выю-то. Ты же просить пришел. Не сверкай буркалами своими. Давай, давай голоском дрожащим, жалобным, чтобы я проникся и снизошел,— Матвей говорил, как бы продолжая игру, навязанную Шахраем, но уже чувствовал, что это не игра. Ему неприятен был человек, застывший у порога, он ведь сам предложил поставить эту комедию и сейчас, похоже, отказывается от участия в ней. А Матвей уже вжился в свою роль. Вседозволенность вроде бы комедии, шутки давала хоть и мнимую, но власть. Он, Матвей, по выражению того же Шахрая, сейчас владел ситуацией. Он тоже сумел разорвать время, разрушить его связи.— Ну, дорогой, чего ты там прилип, давай не робей... На полусогнутых, Олег Викторович, на полусогнутых, что мне вас все учить.
— Переигрываешь, Матвей Антонович.— Шахрай уже теснил его голосом и громоздким телом.— Переигрываешь. А это всегда опасно, как и не доигрывать.
— А я не хочу играть. Я уже наигрался в ваши игры.
— А в них не надо играть. В них надо жить.
— Ну и живите, Олег Викторович. Будьте здоровы, живите богато, а мы...— Матвей сдался, и Шахрай позволил себе улыбнуться.
— Нет уж, начали, так продолжим. А то ведь не по правилам получается. Прежде, Матвей, чем играть в такие игры, надо правила выучить, как таблицу умножения... Пересаживайся на стул. С моей колокольни выше и больнее падать, а так, глядишь, отделаешься только ушибами. А ушибы до свадьбы заживают... Хорошо, шел ты ко мне не за тем, чтобы от тюрьмы спастись, а зачем? Не вскидывайся, знаю. Ты перебежчик элементарный, как все те, что вчера были вроде «за», а сегодня вроде «против». Вчера они вроде хотели хлеба, а сегодня: бедная природа, природа-мать, а хлеб, что мы дали, жрут. И ты в этот хор едоков. Чуть подмочило, чуть подморозило, чуть высушило, пылью чуть охватило, тут ты и кончился. Или это все со страху? Боишься? — Матвей вздрогнул, что-то созвучное ему почудилось в упавшем до шепота голосе Шахрая и одновременно просительное, интерес какой-то робкий, то же было и в глазах Шахрая, будто тот подглядывал за ним в замочную скважину и попался, поймали его за этим занятием. И Шахраю было донельзя неловко, его, как мальчишку, даже в краску бросило.
