Как посиневший подбородок (я на рыбалке день-деньской),
Посыпав снегом околоток, нависла туча над рекой.
Во льду просверленные дыры – кругом, как заячьи следы,
Дуршлаг, охотничьего тира мишень, кротовые ходы.
Мне странно, сонную мормышку подлещик нежно теребит,
Так, пенкой поднимая крышку кастрюли, молоко кипит.
Перерыбачился, морозом стянулась лунка, и рука
Ошпарилась – не о мимозу – о ручку кружки молока?
Внезапно помутнел рассудок, я, продираясь через лес,
Увы, не помнил время суток, стуча зубами полонез.
На соснах, елях – вместо шишек – дрожа, топорщились ерши,
Цепляясь за набор мормышек, как будто за волосы вши.
Я ел их, мёртвыми губами шептал: «Лабискви»… – (без ума),
И сердце, превращаясь в камень, тащило в прорубь, как сума.
Потом погонщик маламутов и – в лихорадочном бреду —
Лабискви, снега перламутр, орава орков на Ski Doo…
Холодный Доусон, в салуне я сыплю золотой песок
Лабискви между полнолуний и виски делаю глоток…
