Однако, «в доме Отца Моего обителей много»[72]. И тот, кто брошен на землю с сознанием идиота (Бог весть, после каких трудов и каких ошибок в других состояниях или других мирах, которые стоили ему его идиотизма, но с уверенностью, что ему нужно сознание, чтобы любить, и любить отстраненно, без болтовни, в чудесном стихийном порыве; от него ускользает все то, что является миром; от любви он знает только пламя — но не пламя домашнего очага), этот несчастный будет иметь меньше, чем его ближний, мозг которого охватывает полностью все творение и для которого любовь — тщательное и мучительное отделение.
Но, — и это вечная история о наперстке, — он всегда будет иметь то, что сможет поглотить. Он будет наслаждаться полным счастьем, которое, наполнив всю его меру, даст ему еще и ощущение необъятности.
Но придет день, когда этот, обделенный умом, будет выметен, подобно другим. У него заберут его необъятность. Нас всех будут судить, великих и ничтожных, после нашего рая наслаждений, после счастья, которое не является абсолютно всем; я хочу сказать, которое не является Великим Всем, Вселенной, т. е. Ничем. Нас перемешают и переплавят, чтобы мы стали Одним, Единственным, великим космическим Единством, которое подготовит место бесконечному Ничто Бога.
Впрочем, я возвращаюсь к противоречивым именам богов. И я называю этих богов именами; я не называю их богами. Я говорю, что этими именами называли силы, способы существования, разновидности огромной мощности бытия, которое различается в принципах, в основах, в субстанциях, в элементах. Античные религии хотели с самого начала охватить взглядом всю Вселенную. С момента возникновения элементов они не отделяли небо от человека и человека от всего творения. И можно утверждать, что они с самого начала ясно понимали творения.
Католицизм закрыл перед нами дверь точно так же, как буддизм закрыл ее перед католицизмом. Они умышленно и сознательно закрыли двери, говоря, что мы не нуждаемся в знании.
Однако я считаю, что мы нуждаемся в знании, мы нуждаемся именно, только и исключительно в знании. Если бы мы могли полюбить, полюбить вдруг, внезапно, сразу же, наука была бы бесполезна; но мы разучились любить под действием какого-то смертельного закона, который проистекает из самой силы тяготения и богатства творения. Мы погружены в творение по самую шею, мы находимся внутри его со всеми своими органами: толстыми и тонкими, сильными и слабыми. И трудно вновь подняться к Богу по дороге, забитой этими органами, когда они удерживают нас в мире, где мы находимся, и стараются нас убедить в его исключительной реальности. Абсолют — это абстракция, а абстракция требует силы, которая противоположна нашему вырождению.
