— Что я думаю о крысах? Я думаю, что нам надо подниматься и быстренько бежать к цветку. Вон, светится красным соль счастья и я ее вижу. А вот крыс не вижу. И если какая-то птица сожрала что-то не то, это не значит, что я не могу забрать свою соль счастья. Вот так.
— Ах! Ты не видишь крыс? Так ПОСМОТРИ!
ПОСМОТРЕТЬ я, конечно, могу, но очень не хочу. Потому что после того как ПОСМОТРЮ долго в себя прийти не могу. Так голова болит, что… Да вам все равно не понять, как она болит.
Что спрашиваешь?
Ну, ладно, уговорил, иди сюда — объясню.
Ага, вот на это место проходи. Наклони ее.
Голову, говорю, наклони. Глаза закрой…
Ой!
Мать твою!
Уф!
Ну…….!
Да она же у тебя каменная! Что, больно голове?
Нет!? Ну, вот также как моей руке сейчас больно, так и голова потом болит, только еще сильнее. Дедушка Рэммерих, посмотрите — мне кажется я руку об этого каменно-голового сломал.
Ай!
Да!
Да!
Нет? Ну, слава богам. Спасибо, Марица, спасибо, дорогая. Одна ты меня жалеешь.
Ну так вот.
У, мать твою…
ПОСМОТРЕТЬ я, конечно, могу, но очень не хочу.
— Ну и зараза же ты, Одноглазый. Что же ты не даешь мне соль-то спокойно взять. Далась тебе эта куча. Ну хоть ты ему скажи, Болтун! Может и крыс-то никаких нет, а есть одна пришлая больная крыса. Пришла, нагадила и ушла. Может быть, это у них такой обряд посвящения мальчиков в мужчины, или эта крыса — отшельник, старая, глупая…
Одноглазый стремительным ударом повалил меня на землю и вцепился в мое горло.
— Слушай, ты, идиот. Или ты сейчас же посмотришь, или я придушу тебя, как последнюю тварь.
Ну почему все всегда угрожают одинаково? Делают больно и обзываются.
— Я, кхе, эта, нельзя, кхе, так, эта, ночь, кхе, эта… — исчерпав запас воздуха, я начал бешено вращать глазами, сигнализируя Одноглазому, что говорить мне уже нечем.
Через несколько мгновений мой добрый учитель отпустил меня, и даже великодушно дал отдышаться.
С интересом наблюдавший до этого за нашей возней Болтун, разочарованно вздохнул:
— Ну, зачем же ты его отпустил? Посмотри, он даже синеть не начал. У него этого воздуха еще было ого-го сколько. Я бы…
— Ну, что ты там пищал? — презрительно обратился ко мне Одноглазый.
Ах, вот как?! Пищал? Сначала этот подлый стремительный удар, а теперь и унизительное, оскорбляющее мое достоинство обращение. Так и подмывало гордо ответить: “С тобой, грыжа, не пищит, а разговаривает начальник рыска Семьи у Водопада — Скок. Слыхал о таком?”, но я не решился. Стремительный удар все-таки. Был бы простой, я бы не побоялся, но стремительный…
