Дед Ламби был рад этой дружбе, часто оставлял их наедине, чтобы они могли поговорить, а сам потихоньку подслушивал, не откроются ли они друг другу.
Однажды вечером Калинко засиделся в Нонкиной комнате. Дед Ламби тихонько подкрался к двери и напряг слух.
Калинко играл и пел:
Я страдаю, плачу и вздыхаю
О черных глазах твоих,
Как рыба без воды умираю,
А ты все молчишь и молчишь.
Спев песню, Калинко замолчал, а потом сказал:
— Нона, эту песню я сочинил для тебя. Нравится тебе? — Нонкин голос раздался у окна:
— Нравится.
— Нона, — сказал опять Калинко взволнованным голосом, — я тебя люблю. Давно я хотел тебе это сказать, но…
Дед Ламби остолбенел и снова весь превратился в слух. При мысли, что в эту минуту соединяются две человеческие жизни, он застыл, как вкопанный, посередине коридора и с вытянувшимся от напряжения и любопытства лицом уставился в одну точку. Нонка, вероятно, все еще стояла у окна. Она закрыла окно и сказала:
— Если ты будешь говорить об этом, я рассержусь.
«Но, но! Не рассердишься ты! Вы, женщины, всегда так говорите сначала, а потом… Наступай, Калинко, что ты молчишь, как немой? Говори, женщины любят, когда им говорят приятные слова!» — сказал себе дед Ламби.
Калинко заговорил, еще больше волнуясь. Нонкины шаги, нервные и твердые, прозвучали по комнате и смолкли за дверью. Дед Ламби отскочил на другой конец коридора, выпрямился, вытянул шею и смело, будто ничего и не слышал, направился к двери. На пороге он столкнулся с Нонкой. Она прошла мимо него, опустив голову, и вошла в свинарник. Калинко стоял посреди комнаты, с пылающим лицом, взволнованный и смущенный.
— Ты чего это стоишь, повесив нос? — сказал дед Ламби. — В чем дело? Уж не поссорились ли вы, часом, с Ноной?
Калинко взял аккордеон и вышел.
Прошло несколько дней, неделя, а он все не появлялся на ферме. Дед Ламби понял, что парень обижен и решил сам поговорить с Нонкой. Однажды, вставая из-за стола, он сказал:
— В последнее время Калинко что-то забыл нас. Охота мне песен послушать, а он не идет.
— Кто его знает. Может дело у него есть.
Вот тут-то дед Ламби и брякнул:
— Больно ты полюбилась этому парню, Нона. Ну, а ты, сдается мне, мучишь его…
Нонка отвернулась и ничего не сказала. Дед Ламби подумал, что сделал оплошность, почесал в затылке, пощипал свои усики и начал лирическим отступлением:
— Эх, любовь, любовь! — глубоко вздохнул он и сдвинул шапку на затылок. — Сколько выстрадала моя головушка из-за этой любви!
