Нунций от восторга захлопал в ладоши и воскликнул:
«Ф а н т а с т и к а! А теперь отправимся назад. Вдруг премьер-министр уже вернулся. А вы рассказывайте дальше…»
И я рассказывал. Почему бы нет? Я был в ударе. Продолжал рассуждать на обратном пути:
«Monsignore, я не знаю, позволяет ли ваша должность посещать кафе, однако вы наверняка наслаждаетесь кофе, его вкусом, его ароматом. Этот вкус и этот аромат Таллинн унаследовал от итальянца. В Берлине, например, первое кафе открыли лишь в 1723 году. А в Таллинне уже в 1702-м. И человек, который его открыл, может быть, вообще первое кафе в Северной Европе, был signore Альфонсо Карваллидо».
«Это все же испанское имя…» — заметил нунций.
На что я поспешил добавить: «Совершенно верно. Но, по нашим источникам, прибыл он к нам из Неаполя и вот уже двести лет записан у нас как итальянец».
Мы вернулись обратно в мою комнату. Премьер-министра все еще не было, и чтобы нунций не успел выразить недовольство, я без остановки продолжал свой рассказ: «Вы, monsignore, живете сейчас в Италии…»
Он прервал меня: «Нет-нет, я живу в Кадриорге…»
И я объяснил: «Кадриорг — это и есть наша местная Италия. Вы из своего кабинета на улице Поска видите в окно водное зеркало пруда, сооруженного по чертежу Никколо Микетти, и в этом зеркале отражаются деревья, посаженные по его же проекту, а вдали парк, и в парке дворец, построенный Микетти… Так что, когда вы отправитесь на прием к президенту, вы будете двигаться в итальянском интерьере…»
(Но Ээнпалу все еще, черт бы его подрал, не было.)
«А если вы откроете «Историю таллиннской театральной жизни» баронессы Розен (имя, черт, никак не приходит в голову…), то найдете там, уверен, сведения о нескольких итальянских театральных труппах, которые в течение восемнадцатого века приезжали к нам сеять семена высокого искусства Талии. Если я правильно помню, там сказано, что они ставили здесь даже Альфиери. (Дьявольщина, Каарела все еще нет на месте.) Если я правильно помню, они играли здесь, например, его «Тимолеона», а может, это вовсе был «Савл» — ибо еще вопрос, можно ли было во времена правления императора Павла в Российской империи играть направленные против тирании пьесы. Не правда ли… (Но бес его возьми, я уже полностью выдохся…) Разумеется, что касается графа Альфиери, — мне рассказывали — сам я этого не читал, ни в его дневнике, ни в биографии, — у него должны быть путевые очерки об Эстонии. В годы своих странствий он вроде бы побывал и здесь. Но его замечания носят весьма желчный характер. Так ведь он и был, по крайней мере в преклонном возрасте, изрядный мизантроп, если не ошибаюсь. Желчные замечания позволяли себе и другие именитые, в своих дневниках — или произносили вслух, чтобы другие их запечатлели, как, например, сделал это Бальзак. Он якобы в Тарту на ямской станции сказал про трактир, что там ему споили самое отвратительное в мире вино, хотя еда была вполне сносная…»
