«Господа, я надеюсь — то, что мы здесь строили двадцать лет, выстоит при надобности и двести лет»».
Улло поднялся: «То есть утверждение, которое мы с тобой с сорок пятого года проверяем, доказываем, опровергаем… — Он опустился обратно в свое кресло… — Ну, мы постояли там еще пять минут. Подсчитывать технику было бессмысленно, поскольку нам сообщили, что Красная армия одновременно перешла границы в Изборске и в Лауре.
И все же на обратном пути в вагоне я написал отчет Улуотсу. Он содержал и точное время нашего передвижения и резюме наших взаимных реплик, ряд чисел, конечно прикидочных, о вступивших в страну силах.
18-го утром я положил отчет на стол Улуотсу. Кстати, когда я ставил подпись под этим текстом, у меня возникла проблема — проблема тщеславия, конечно, — как это подписать — просто Улло Паэранд? Или все-таки Улло Паэранд, советник правительства? Хотя бы для проверки, н а с к о л ь к о реален или призрачен мой позавчерашний титул?.. Я также понимал, что по-настоящему весомая личность такой проверки делать не стала бы. Е с л и Улуотс всерьез принимал мой титул советника (а человек его типа — воплощение серьезности — не будет же шутить с этим!), то рано или поздно все выяснится. Если же назначение было не чем иным, как своеобразным проявлением юмора Терраса, то это тоже должно рано или поздно обнаружиться. И все же в тот момент я не смог сладить со своим детским тщеславием. Так что, когда я утром перепечатал на машинке написанный в вагоне трехстраничный рапорт, ужав его до двух страниц, внизу подписал:
Улло Паэранд,
правительственный советник Республики, -
так — старомодно, тремя словами, очевидно, с тайной мыслью, что такой письменный рисунок заденет консервативный вкус премьер-министра меньше, чем без «Республики» с двумя только словами: правительственный советник, — заденет меньше, и ergo у него будет меньше желания зачеркнуть и объявить непозволительным то, что он использовал ad hoc[62] к случаю, почти в шутку…
Он и бровью не повел, когда я положил рапорт ему на стол. Не знаю, прочитал ли его в тот момент, и прочитал ли вообще когда-нибудь. Потому что в предстоящие три дня у него было предостаточно других дел: 19-го в Таллинн прибыл Жданов, и наступил убийственный финал драмы нашего государства. На этом фоне было просто смешно испытывать интерес к судьбе моего рапорта. Хотя если в последующие дни, недели, месяцы — даже годы — эта бумага мне и вспоминалась, то с уколом озабоченности — во всяком случае с уколом озабоченности в годы советской власти: е с л и бумага сохранилась и попадется кому-нибудь на глаза, это означает для меня непредвиденные сложности…
