Каменные неровные ступеньки уходили в темноту и вниз, навстречу поднимался чадный сладковатый воздух, и путей для отступления не оставалось. А может быть, оно и к лучшему. Возможно, мне было бы сейчас в сотни раз тоскливее, если б никто не вспомнил про этот день.
— ...Нам крупно повезло, что нашелся свободный столик, — сказал Берштейн, усаживаясь между Верой и Машенькой; разыскивать себе пятый стул отправили Скуркиса как самого молодого. — Это очень, очень популярное место. Среди тех, кто знает.
За соседними столиками щебетала в основном молодежь, видимо студенческая, по-птичьи пестрая, в странных перышках — Вера давно уже зареклась искать какие-то закономерности и стиль в нынешней тинейджерской одежде. Взрывы хохота, неразборчивый гомон, отдельные звонкие словечки совершенно непонятны вне контекста, будто на чужом языке. Смешно. Ты же тянешься к молодым, общаешься с ними на равных и гордишься этим, тебе интересно с ними, твоими девочками, младшими на десять, пятнадцать, а то и все двадцать лет; а тем временем уже выросло поколение, которое и молодежью-то не очень назовешь — совсем другие существа, непостижимые, чуждые. И на их фоне внезапно проступают морщины на слишком близких, а потому не меняющихся с годами лицах ровесников, подсвеченных сейчас аутентичной ажурной лампочкой на столике.
Кажется, все они подумали примерно о том же.
— Этим поэзия не нужна, — проговорил Скуркис, придвигаясь ближе на добытом стуле и бросая затравку к литературной беседе.
— Наша поэзия, — безжалостно уточнил Берштейн. — Уверяю вас, у них есть свои кумиры. И собирают, кстати, полные залы.
— Знаю, видел. Заглянул на эти их чтения. Дефачки с голыми пупами.
— Не только. Вот Нечипорук, например. Если не ошибаюсь — твой, Жорка, ровесник.
— О, я его только что слушала, застала самый конец. Такой эротичный мужчина!.. Правда, Красоткин?
— Во-первых, он с ними откровенно заигрывает! Станет настоящий поэт подстраиваться под запросы сопливой аудитории? А во-вторых, ваш Нечипорук — звездочка местного масштаба. Назови его фамилию где-нибудь за пределами этого города…
— Зато здесь его каждая собака знает. И каждый студент. А ты выйди на улицу нашей уважаемой столицы и спроси у первого встречного студента, кто такой Скуркис.
— Миш, я не претендую. Вот если спросить про Берштейна…
— И даже если про Берштейна. Мы варимся в собственном соку, Жора, мы неинтересны молодым, а значит, по большому счету, и никому. Наше время уходит, если уже не ушло.
