Что дальше? Он становится физиком, занимается исследованиями строения вещества, его избирают в Совет, и он не только придумывает вопросы, но задает их природе, участвуя в церемонии. Однажды он догадывается, каким должен быть ответ на еще не заданный вопрос. День Узнавания через неделю. Вопрос выбран, и Бунтарю видится идея эксперимента (он не знает этого слова и думает так: «самостоятельный поиск ответа»), он собирает из склянок, реечек, металлических тросиков установку и ставит первый в истории опыт. И получает ответ. Теперь он знает о строении вещества больше, чем все люди, и еще в течение недели он будет знать больше всех. А если… Если его решение неверно, и ответ вовсе не такой? Какое же это мучительное ожидание — будто висишь над пропастью на тоненьком тросике и видишь, как конец его перетирается о камень, и думаешь — придет ли помощь раньше, чем тросик оборвется. Что-то похожее по остроте он испытал пять лет назад, когда просил Лию стать его женой, а она попросила неделю на раздумья. О чем тут раздумывать — он не понимал и по сей день. Либо женщина любит, и тогда ей самой это ясно, либо не любит, и тогда раздумывать унизительно для обоих. Но та неделя была для него ужасной. Как и эта.
В День узнавания он пришел в зал Совета раньше всех. Члены Совета надели традиционные шлемы, устроились в Круге знания и вознесли Вопрос, выстраданный всей планетной наукой. Он ждал — что же случится в его мозгу, ведь там уже есть один вариант ответа, и если явится второй, если этот второй он ощутит как порождение собственного сознания, это будет означать крах его жизненной концепции.
Но ничего не случилось. Его мысли и чувства остались при нем, он ждал, готов был кричать «Ну когда же? Когда?» И только после того, как все стали снимать шлемы и обмениваться впечатлениями, он понял, что выиграл — ответ оказался именно таким, какой он нашел сам, потому-то с ним ничего не произошло, ничего не изменилось. И значит, теперь изменилось все. Мир, в котором ему жить, стал иным. И он знал, что погибнет в тщетных попытках убедить людей в своей правоте. Он видел свой путь так же ясно, как видел в день свадьбы свою будущую жизнь с Лией: всплеск счастья и разрыв. Он не рассуждал о том, идти ли по этой дороге, он уже шел, и ему было страшно, как бывает страшно человеку, бредущему по краю километрового обрыва, но не идти он не мог, как не мог не дышать.
Если мир меняется, то — навсегда…
Неделю спустя шеф нашел человека на его место, и Р.М. получил расчет. «Экономика должна быть экономной», — процитировал он классика, отдавая Тане последние заработанные на постоянной работе деньги. Таня не ответила, и Р.М. опять подумал, что после его возвращения из Каменска она стала другой. Он думал об этом часто, но ничего не мог изменить, потому что знал — или воображал, что знал — причину, и понимал, что и Таня должна перестроиться. Как бы она ни была ему предана, но жизненный уклад для женщины значит гораздо больше, чем для мужчины, и нужно с этим считаться.
