В следующую минуту ее охватил нестерпимый стыд. Она уйдет одна? Бросит его умирать? Он такой слабый. Неужели от их любви ничего не осталось, или – если не любви – неужели в ней не осталось ни капли сострадания? Неужели она превратилась в эгоистичное чудовище?
Луиза припомнила детские мечты. Никогда ни в одной из своих героических ролей она не покидала в беде вдов и сирот. Напротив – рискуя собственной жизнью, мчалась на помощь ближнему. А теперь готова совершить преступление, бросить человека умирать. И не просто какого-то человека, а любимого. Они не только лишились прежней благополучной жизни, страх уничтожил самое главное: ее чувства, ее человечность. Вот она как есть, без прикрас, одержимая единственным желанием – выжить, как те животные, которых видит каждый день.
По ее лицу текли слезы. Неужели Людовик этого не ощущает? Как бы ей хотелось, чтобы он обернулся, обнял ее, прошептал всего одно слово. Она не ждала ласки – достаточно одного слова, пусть невнятного, но она поймет, что он здесь, с ней, что он не сдался. Она сосредоточилась на этой мысли, призывая Людовика повернуться, надеясь усилием воли повлиять на судьбу.
Ничего не произошло, Людовик не шевелился. Лежал словно мертвый. А если он умрет – тогда, получается, это он ее бросит? И что с ней станет? Она представила, как сидит одна в этой хижине, как с каждым днем слабеет, огонь в печке гаснет, крысы обступают тесным кольцом…
Она глубоко, медленно дышала, стараясь успокоиться. Тише, тише… Это просто самый плохой час ночи, глухой час, когда черно на небе и на душе, час, когда все рушится. Луиза хорошо с ним знакома, ей часто приходилось с ним сражаться. Еще в детстве сколько раз она так просыпалась, уверенная в том, что не сможет ответить урок, что мама забудет про ее день рождения, а потом – что в горах выпадет слишком много снега, что Людовик больше не позвонит… Она убеждала себя, что все это – работа подсознания, что в ней пробудилась пещерная женщина, которая видит, как посреди ночи гаснет огонь, и опасается, что солнце наутро не взойдет.
Надо просто постараться снова уснуть, убаюкать себя, как ребенка, рассказать что-нибудь хорошее. Баю-бай… приятных тебе снов… Милая моя…
Она прижалась к Людовику, и ее замутило. От него воняло. От него несло кислятиной, смесью пота и застаревшей мочи, месяцами нестиранной одеждой, немытым телом. Она задохнулась от этого запаха – как же она раньше его никогда не замечала? От нее, по крайней мере, так мерзко пахнуть не должно. Она старается мыться каждый вечер. Людовик мог бы делать то же самое хотя бы ради нее. Ну вот, опять она завела ту же пластинку: он не прикладывает ни малейшего усилия, все держится на ней… А у нее нет больше сил тащить обоих, она не хочет делить с ним скудную пищу и не намерена дольше терпеть эту вонь поражения. Запах не врет, он теснее всего связан с инстинктами. Можно соврать жестом, словом и даже взглядом. Но запахом соврать нельзя. Животные, запахом сообщающие о своем страхе или вожделении, прекрасно это знают. И не по этой ли единственной причине люди во все времена старались избавиться от запаха, обливаясь духами и одеколонами?
