– теплокровное всеядное млекопитающее. Вчера оборвалась нить, которая удерживала ее в обычном, правильном мире – в том мире, где есть пятнадцатый округ, городские огни, квартиры с отоплением и водопроводом. Думать об этом было мучительно, как об утраченной любви, но, если она не забудет прошлое, ни для чего другого места не будет. Другого? Но чего другого? Она казалась себе игрушкой судьбы, чем-то вроде того хрупкого креветочного панциря, что катился по песку, подгоняемый ветром. Встать на ноги! Главный девиз нашей растерянной, обезумевшей эпохи. Встать на ноги после развода, встать после увольнения, встать, не обращая внимания на болезнь. Газеты полны историями людей, обладающих почти мистической верой в свое будущее, современных фениксов, восстающих из праха, обретающих новую работу, новый дом, новое место в жизни. Но что-то похожее на ее чувства должны испытывать затерявшиеся в европейских городах азиатские беженцы: отчаяние и безверие, всепроникающее бессилие.
Она ни разу не задумывалась о самоубийстве, даже и представить себе такого не могла. Разодрать вены ржавой железкой? Затянуть на шее холодную веревку? Ее в дрожь бросало при одной мысли об этом, охватывал животный страх. Расхаживая взад и вперед, она протоптала в песке узкую дорожку. Она здесь, она все еще жива, и надо двигаться дальше, до конца.
В «Сороковой» она вернулась почти успокоенная. В комнате пахло стылым дымом. Людовик не шевелился. Натянув одеяло на голову, он лежал неподвижной кучкой тряпья.
– Людовик? Людо? Милый, ты меня слышишь?
Она села на постель, откинула одеяло, обхватила ладонями его лицо. Слезы прочертили на его грязных щеках светлые полоски. Они долго разговаривали. Сначала говорила только она, но понемногу и он начал вставлять какие-то междометия, односложно отвечать. Он больше ни во что не верит. С ним покончено, он пропащий, они неудачники, они здесь и сдохнут, так им и надо. Все это случилось по его вине – плавание, остров, прогулка, круизный лайнер, и он просит у нее прощения. И вот она уже утешает его, говорит приподнятым тоном, сама не веря собственным словам, возражает, подбадривает, старается его расшевелить – как ребенка. Она не испытывала ни гнева, ни жалости, ни нежности и хотела только одного: чтобы он встал, чтобы не бросал ее одну.
В конце концов он заявил, что хочет есть.
Для Луизы все это было совершенно внове. До сих пор она проскальзывала в щелочки чужой жизни – товарищей по связке, коллег, Людовика. «Малявка» может вежливо высказать свое мнение, когда ее об этом попросят. Луиза рассудительная, с ней любят советоваться. Она отвечает – и только. Ей вспомнились ее детские мечты. В историях, которые она себе рассказывала, ей отводилась главная роль, она была героиней, которой восхищались или с которой сражались, но своей жизнью она распоряжалась сама. Почему же она отступилась от своей мечты? Когда смирилась с тем, что не станет горным проводником? Что за трусость заставила ее отказаться от идеала и довольствоваться тем, чтобы несколько часов в неделю идти первой в связке? В обычной жизни она мало что понимала и предоставляла другим решать за нее. Сегодня у нее не осталось выбора.
