Первое, что он мне сказал, было:
– Пить хочется. Идем на рынок, купим воды.
– Я только что оттуда, там смертоубийство, не протолкнуться.
– Пройдем в два счета. Я люблю рынки. Пошли! – Он повернулся, опустив руку в карман брюк, и тронулся, не глядя на меня, уверенный, что я последую за ним. Очевидно, это новый костюм, развевающийся на нем, как хитон, придавал ему такую уверенность.
Я хотел было остаться на месте, но кругом не были ни клочка тени, и я подумал, что ждать Некрича на сведенной солнечной судорогой улице ничуть не лучше, чем толкаться по рынку. Пойдя с ним, я по крайней мере покажу ему, где продают воду, и мы быстрее выберемся оттуда.
Способность Некрича к передвижению в толпе на порядок превышала мою. Он проскальзывал между людьми с такой легкостью, как будто улавливал слитные колебания топчущейся человеческой массы и безошибочно предчувствовал, где в ней образуются просветы, чтобы всякий раз вовремя оказаться перед ними. Или это необыкновенная ткань его костюма обладала волшебным свойством обеспечивать ему скольжение без трения о тела. Наконец, может быть, люди просто инстинктивно старались избежать прикосновения к чему-то столь нездешнему и непроизвольно расступались перед ним. Так или иначе я двигался следом за Некричем, в его фарватере, удивляясь, как легко нам дается это движение, и слушая, как он говорит на ходу:
– Смотри, какие персики! Если б нам не предстояло важное дело, обязательно взяли б. А яблоки, взгляни, яблоки – натуральный Сезанн! А эти бабы, там, за прилавками, – это же чистый Малявин! Напротив девки семечки продают – настоящие григорьевские типажи. Где еще в городе таких встретишь!..
Мы нашли киоск, торгующий водой, купили по бутылке и стали перемещаться в направлении выхода.
– Люблю рынок… Когда народу много, среди него и затеряться легче… и не так страшно… Гляди, какой великолепный матиссовский арбуз! А это уже, пожалуй, репинская натура. Некрич кивнул в сторону одноногого бородатого нищего на костылях, с лицом, красным от солнца.
Идя рядом с Некричем, я заметил, что на рынке сделалось не то чтобы свободней, но как-то спокойнее. Назревавшая всеобщая бойня, кажется, сама собой рассосалась. Стало немного легче дышать, можно было почувствовать некоторое движение воздуха.
Бородатый нищий, повиснув на своих костылях, так пристально и неотступно рассматривал пыльный квадратный метр земли перед собой с плевками, окурками, бутылочными пробками и муравьями, точно вернулся в раннее детство, где каждый, даже самый ничтожный, предмет настолько нов, что его можно разглядывать бесконечно.
