– Ты знала кого-нибудь из родственников Некрича?
– Нет, – сказала она, застегивая кому-то из них принадлежавшие бусы, – он меня ни с кем не знакомил, да они и умерли, кажется, уже все. Зато беспрерывно про них рассказывал, так, что они у меня уже в печенках сидели.
– Про кого, например?
– Про тетку свою, которая замуж не вышла, потому что была влюблена в Козловского, про деда, помощника присяжного поверенного…
– В Козловского? Ты не путаешь? Не в Лемешева?
– Нет, она была козловисткой, так это тогда называлось, ездила за ним по всей стране, лучшие свои годы на это убила.
– Вот как… Это она Некрича готовить научила?
– Нет, готовить он научился у бабушки, а у тетки – на пианино играть.
– А про деда он тебе что говорил?
– Про деда-белоэмигранта? Как он в Париже таксистом работал и стихи писал про свою тоску о России.
– Нет, про того, который был самым красивым помощником самого красивого присяжного поверенного.
– Так это он и был. Он после революции эмигрировал с белогвардейцами. Некрич мне даже стихи его читал, я так любила, когда он стихи читает, он красиво это делал, с выражением, жаль, что я их плохо запоминаю. Как там… – Она почесала нос, вспоминая: – Моя любовь к тебе сейчас… ребенок… или зверенок… В общем, что-то маленькое, что потом вырастает.
– Слоненок, – подсказал я, с трудом скрывая ликование от того, что наконец-то поймал Некрича на лжи.
– Верно, слоненок, а потом он становится настоящим мамонтом и топчет все вокруг, как Некрич в припадке ревности. Идем, пора.
Ирина вручила мне сумку, набитую вещами. Уже в прихожей, подумав о том, что я сюда, может быть, никогда больше не попаду, я сказал ей:
– Ты знаешь, что Некрич собрался продать квартиру?
– Правда? – Ирина остановилась на пороге. – А кому?
– Какому-то коллекционеру, который вместе со всей мебелью хочет купить.
Мы стояли у раскрытой двери на лестничную клетку, и все пустые темные комнаты прислушивались к разговору о своей будущей судьбе.
– Значит, все-таки наконец решился… Даже покупателя нашел… Ирина закрывала дверь медленно, очевидно, как и я, вспоминая, что́ она могла забыть в квартире, куда уже не вернется.
Щелкнул замок, и я взвалил на плечо ее тяжелую сумку, стараясь не думать, чьими вещами она набита – на самом деле Ириниными или вовсе не ее.
Через день она зашла ко мне, точнее, заскочила, всего на пару часов. Мы торопились, она все время смотрела на часы, потом про них забыла и, конечно, пропустила момент, когда нужно было уходить. Одевалась в страшной спешке и панике, не глядя на меня, обо мне вспомнила в последнюю минуту, когда уже намазала губы помадой, поэтому поцеловала у двери осторожно, едва коснувшись.
