Стоявшая в углу пожилая женщина покачала головой, узнав, как далеко он собрался.
– А меня с собой не возьмешь? – спросила ее подруга, поправляя просвечивающую прическу. – Со мной не соскучишься. А то ведь там небось и водки не с кем будет выпить.
– Ну что, давай на брудершафт, – предложил Некрич одноногому на костылях в солдатской шинели, кажется, времен первой мировой. – На прощание!
Одноногий засунул оба костыля под мышку, но, когда скрестил с Андреем руку со стаканом, не удержался на единственной ноге и, потемнев лицом, стал с кряхтеньем валиться на стол. Ульрих поймал его и снова поставил прямо, затем украдкой, чтобы никто не видел, вытер руки под столом о скатерть. Понюхал их, поморщился и, не в силах преодолеть к ним отвращения, спрятал в карманы брюк.
– Передавай от меня Коле привет! – смеясь пустыми младенческими деснами, сказал беззубый нищий. – Канцлеру ихнему. Так и скажи: привет тебе от дяди Вади Петушкова из ночной пельменной.
– Обязательно передам, – ответил Некрич.
– Смотри, не позабудь!
– Ни за что не забуду. И ты меня, дядя Вадя, не забывай!
Печальная блондинка, наскоро запудрив синяк, пробралась поближе к Ульриху и всякий раз, когда он скользил глазами по ее лицу, поспешно улыбалась ему половиной рта (целым ртом улыбаться ей было, наверное, больно).
– Всем еще по сто граммов и по порции пельменей! – опять заказал Некрич.
Из пельменной он уходил народным героем. Все наперебой желали ему удачи, пили за его здоровье, а пожилая синегубая алкоголичка послала ему из своего угла воздушный поцелуй и слегка пошевелила в воздухе пальцами.
На улице мы расстались с Ульрихом. Довольный знакомством с жизнью ночной Москвы, он написал Некричу свой мюнхенский адрес и подарил на прощание зажигалку. В такси Андрей, забившись в угол заднего сиденья, подолгу держал ее зажженной, глядя на пламя.
У меня дома мы очутились под утро, хотя светать пока не начинало. Опьянение еще не прошло, а голова уже болела тупо, как отсиженная нога. Не хотелось включать свет, еще труднее было заставить себя возиться с постелью для Некрича. Если бы не он, я бы завалился сейчас спать, не раздеваясь… Некрич ушел в уборную, и, пока он там журчал, я включил автоответчик.
«Это опять я. Не знаю уже какой раз тебе звоню, а тебя все нет. Я не могу больше быть одна. – Иринин голос звучал неуверенно, она не сразу находила слова, как человек, который хотел поговорить с другим человеком, а вынужден разговаривать с молчаливым автоматом, не прощающим к тому же ни одной оговорки и все записывающим. – Гурий чуть не убил меня за то, что я целый мешок его старья на помойку выбросила. Порвал, скотина, два моих платья и ушел. Я не знаю, что теперь делать, я не могу так больше жить! Если ты не приедешь, я включу газ, говорят это не больно, просто засыпаешь – и все… Я не могу одна, мне гадко… я не понимаю… Как я ненавижу эти автоответчики!»
